Голубая ниточка на карте - [34]

— Кто зовёт?

— Все!

Рыжий, весь в веснушках матрос со шваброй мыл пол возле девяносто девятой каюты. Он в последнее время почему-то подозрительно часто тёр пол именно здесь, будто хотел протереть его до дыр.

Моет и слышит, как два женских голоса бьются из каюты в дверь. Потом эта дверь нервно распахивается и сначала из неё вылетают слова «Носи сама заграницу, я в отечественном прохожу», а потом вылетает Фанера. За ней мать в расстёгнутом халате. Она замахивается кулаком, чтобы привычно ударить Фанеру по спине, но вдруг её руку у запястья схватывает сильная пятерня в веснушках (да, да, у него и на руках сидели веснушки).

— Т-ты кто? Т-ты чего… лезешь?

А незнакомый молодой голос:

— У нас на теплоходе за рукоприкладство ссаживают на берег!

Запястье всё сильней сдавливают железные тиски.

— Пусти! Хулиган!

— Спокойно, мамаша!

— Кто рукоприкладство? Я? Это ты — рукоприкладство, схватил и не пускаешь! Сынок нашёлся!

Тиски разжались. Другой матрос, проходя мимо, ухмыльнулся.

— Какой сынок? Он в зятья метит! Ха!

Веснушчатая рука замахнулась шваброй на проходившего. Тот скрылся. У Зины Вольтовны отвисла челюсть.

— Че-го-о?

Фанера, покрасневшая с макушки до пяток, хотела убежать, но Веснушка протянул руку, и она остановилась. Стоит, закрыв красное лицо ладонями. Лбом в стенку упёрлась. (Да, да, опять в стенку. Привыкла уже.) Ей стыдно за то, что её хотели ударить прямо на глазах у Веснушки. Ей стыдно за мать. Хочется, чтобы пол под ногами провалился, и она, Фанера, очутилась бы в Волге. Но пол не проваливается, и она ещё сильней упирается лбом в стенку.

В это время влетает Ромка.

— Вы чего тут? Все ужинать кончают! Меня вас искать послали!

Зина Вольтовна, хлопая глазами на Веснушку, стала застёгивать халат.

— Никнитич, а где бааб? — Лилия за ужином подошла к столику, за которым сидел учитель.

— Ты только сейчас вспомнила о бабушке?

— Да, — простодушно ответила Лилия.

Никита Никитич всё объяснил. Лилия без удивления сказала с натянутой улыбкой:

— Этого не может быть. Вы меня разыгрываете. Только не понимаю — зачем? Моя бабушка меня не бросит.

— А ты что, одна на необитаемом острове осталась?

— Нет, конечно. Но она же знает, что я без неё не могу. Ей из-за меня папа путёвку достал.

— Очень жаль, если это правда, — сказал Никита Никитич. — Я-то думал, что ты при бабушке — помогать ей в пути, а оказывается, бабушка при тебе?

Лилия молча отошла, всё ещё не веря, что Елена Ивановна осталась в Волгограде. Но соседи по её столику подтвердили. И вообще весь теплоход уже знал об этом событии.

— А ведь она всерьёз обиделась на бабушку, — грустно сказал Никита Никитич Шуру после ужина, — нет бы порадоваться за старушку.

Шур помолчал. Потом тихо спросил:

— А может, ей страшно ночевать одной в такой каютище?

— Думал об этом, — ответил дедушка. — Меня она, конечно, не потерпит. Поищи-ка Фане… Валерию Алмазову. Может, они с матерью…

Шур помчался в девяносто девятую.

— Нет, с Магазиной Фанера ни за что, — сказал Ромка, — у них конфликт на всю оставшуюся. Фанера одна к Лильке пошла.

— И тут конфликт? — удивился Никита Никитич. — Какой конфликтный рейс у нас с вами.

— Подумаешь, платье её не заметила, — рассуждала Фанера, выскочив из люкса, где осталась злющая Лилия. — А она моё зареванное лицо заметила? Я же не обиделась. А что важнее, платье или лицо? Ну и пусть ночует одна. Задавака.

Пришлось Никите Никитичу идти и самому уговаривать Магазину, то бишь Зину Вольтовну.

— Ой, Лилечка, у вас тут холодильник, — обрадовалась Фанерина мама, смело распахивая его дверцу. — Пустой! Теперь трудности отпадают. Я думала, куда икру да красную рыбу девать, если в Астрахани попадутся?

И вот она — Астрахань.

Накануне Магазина сказала Лилии:

— Эх и спится в люксе! Я нынче рано завалюсь, завтра вставать ни свет ни заря. Прибываем в Астрахань в четыре утра. И сразу надо бежать.

— Все же магазины закрыты.

— Там главное — между магазинами! Голова! Ты, как и моя Лерка, ничего не соображаешь. Ты спи до подъёма, я тихо уйду. Запру тебя.

Теплоходное радио бодро объявило подъём. Потом сказало, что они уже в Астрахани и прочитало расписание на сегодня.

Лилия ещё с закрытыми глазами почувствовала в каюте резкий запах рыбы. Фу-у… Противно… Вставать, как всегда, не хотелось, но… надо. Не успеешь повернуться, первую смену завтракать позовут.

Как плохо без бааб. Она бы уже все безрукавные хэбэшные платья выгладила. В Астрахани жара, наверно. Но… придётся надеть нейлоновое. Его гладить не надо. Надела, вздохнула. Злость и обида на бабушку не проходила. Сидела в ней занозой. Нет, она не простит ей этого предательства.

В двери заворчал ключ, потом подала голос сама дверь, громко и досадливо хлопнув. Нет бы аккуратно её открыли и закрыли, а то всё рывком, всё с размаху.

— Ты знаешь, — будто продолжая только что прерванный разговор, заговорила Магазина, — тут на улицах прямо живую продают. Брякнут на весы, рыба бьётся хвостом, конечно, стрелка больше показывает. А он её мне поскорей с весов в корзину. И как только люди не изгаляются, чтоб своровать. А? Да не на такую напал! Я её плюх опять на весы!

Она распахнула холодильник. Рыбой запахло острее, резче: он уже был почти набит. Лилия поморщилась.