Голоса Варшавского гетто. Мы пишем нашу историю - [65]

Так сгорела фирма Германа Брауэра, собственность рейха, на углу Францисканской, Мурановской и улицы Налевки.

Первые, кто заметили это из укрытий в домах, тотчас же выбежали во двор. Но многим из тех, кто прятался в укрытиях, выбраться не удалось, поскольку деревянные лестницы загорелись сразу, а когда дым и огонь вынудили всех покинуть укрытие, дом уже был объят пламенем и его обитатели оказались в ловушке.

Те немногие, кому посчастливилось уйти живыми, стучались в двери бункеров, в которых, как они знали, прячутся люди. Тогда-то они и вспомнили про меня. Около девяти часов вечера друзья хватились меня, закричали: надо найти М., надо взломать дверь укрытия, где он прячется, спасти его и его товарищей. В первый двор вбежали люди с ломами и железками, бросились к бункеру. Но туда уже было не спуститься. Коридор, который вел в бункер, горел, а наше укрытие было очень далеко. Друзья понурились и ушли. Жалко и М., и тех, кто сгинул вместе с ним, но разве нам самим ничто не угрожает? Им еще нужно было выполнить сложную задачу: спастись самим.

А мы знать ничего не знали. Около девяти, как обычно, уселись ужинать. В каком же трагикомическом положении мы оказались! Точно в фильме Чаплина! Наш дом горит, соседние бункеры пылают, огонь подбирается ближе и ближе, наши спасители не сумели до нас добраться, а мы сидим и едим, как будто происходящее нас совсем не касается.

Около десяти часов я пошел мыть руки и обнаружил, что из обоих кранов льет кипяток. Я вздрогнул, открыл по очереди холодный и горячий кран, и меня осенило: мы в огне.

Не говоря ни слова, я бросился к бреши в стене, прополз под нею и поднял люк. В подвальчике, ведшем в наше укрытие, было жарко и светло, как днем. Огонь от зажигательной бомбы прорывался через оконце. К счастью, несколькими днями ранее я передвинул весь скарб в подвальчике к двери, так что близ нашего укрытия ничего не загорелось. Я выскочил в коридор, который вел к выходу; этот длинный коридор и все подвалы по обеим его сторонам были объяты пламенем. Я бросился обратно в укрытие; все ждали меня у двери – они видели, как я выбежал, и поняли, что раз я открыл люк, значит, дело серьезно.

– Слушайте, – сказал я своим перепуганным товарищам. – Если не запаникуете, мы все выберемся. Дом горит. Коридор, который ведет к выходу, в огне. За неделю, что мы здесь сидим, наша одежда отсырела, так что не загорится, когда мы будем прорываться сквозь пламя, но прикройте головы влажными тряпками, чтобы волосы не загорелись. Первыми пойдут дети, следом женщины, за ними мужчины.

Я выстроил их в шеренгу: я первым, дети за мною. Мы побежали сквозь огонь. Нечем дышать. «Только бы не упасть, только бы не упасть. Если упаду, все сгорят заживо», – думал я. Лицо жгло, я натянул на глаза влажную тряпку. Мы добрались до лестницы, ведущей наружу, и, перепрыгивая через ступеньки, выскочили на улицу. Я обернулся, пересчитал по головам: двенадцать, никого не потеряли.

Но где мы? Вокруг лишь жар огня, рвущегося в небо от горящих домов. Пламя било ввысь из подвалов.

Я вспомнил человека на балконе и как он кричал: «Пожар! Пожар!». На улице пустынно, не видать ни души. Только горящие крыши рушатся во двор с оседающих стен.

Куда бежать? На углу – я уже это знал – наверняка пулеметчики, поджидают тех, кто попытается вырваться из огня. Надо прикрыть головы, потому что сверху падают кирпичи и горящие обломки, стены рушатся целиком. Мы бросились к другим воротам, зная по опыту, что во время бомбежки безопаснее всего в подворотне. Но ветер нес отовсюду искры и дым, мы задыхались, жгло глаза; оставаться здесь нельзя. Где же нам укрыться?

Вдруг мы заметили в левом углу последнего двора черный пятачок, не охваченный огнем: там сновали люди. Мы бросились туда и очутились среди друзей: мы обнимались, целовались. Друзья рассказали, что пытались спасти нас, но не сумели пробраться внутрь и сочли нас погибшими.

Но разговаривать было некогда. Здание, где некогда размещалась редакция и типография «Момента»[160], нужно было спасать. Два его этажа в начале войны уже выгорели, но половину здания восстановили, и теперь нам нужно было спасти это убежище от огня, чтобы спастись самим. В подвале была вода, и мы выстроились в две шеренги: одна по цепочке передавала ведра с водой из подвала на крышу, вторая возвращала пустые ведра в подвал.

Мне выдали защитные очки, и я занял место на крыше. Напротив виднелся мой бывший дом, где некогда у меня была кровать и подушка, на которую я мог преклонить голову: сейчас внутри дома все было объято пламенем. Мы с напарником тушили искры, сыпавшиеся на крышу, пока те не успели разгореться: ведь битум занимается мгновенно. Из-за густого дыма нам приходилось часто сменять друг друга.

Нас окружало море огня. Ни одному из величайших режиссеров еще не удавалось снять такую сцену: пламя трещало, стреляло, ревело так оглушительно, что мы ничего не слышали, даже криков наших товарищей. Мы сражались из последних сил, мы работали со сверхчеловеческой выносливостью. И побеждали.

Мы бились всю ночь, и нам удалось отстоять здание. К утру опасность миновала: пламени уже нас не поглотить.