Голоса Памано - [53]

— Но вы не знаете, что я сегодня утром делал в школе.

— Я знаю все. У меня очень хорошие информаторы. Я даже знаю, что Писуэрга — приток Тахо.

— Приток Дуэро.

— В этой реке я купался во время войны против коммунизма, а теперь твоя жена хочет, чтобы коммунизм возродился, и прикрывает это чувством милосердия.

— Моя жена не…

— Как я тебе уже сказал, с женщинами всегда так. — С силой захлопнув один из ящиков стола: — Но я не потерплю больше ничьего вмешательства в свою миссию по наведению порядка. — Переходя на крик: — Ты что, забыл, сколько солдат испанской армии полегло в засаде, а?!

Ориол Фонтельес не ответил на вопрос, который счел риторическим, да и ни к чему это было: поезд уже ушел. Однако он все же собрался с духом и спросил а сеньора Элизенда не просила вас прекратить это дело?

— Сеньора Элизенда сейчас в Барселоне, у нее срочные дела с этим жуликом, ее мужем, — дела, связанные с землями, которыми владеют те и другие Вилабру в нашей округе. Тебе нужны еще подробности?

— Я только спрашиваю, не просила ли она, чтобы вы оставили мальчика в покое?

— Сеньора Элизенда не обладает в Торене никакими властными полномочиями.

Во всей деревне было лишь две лампочки уличного освещения, и одна из них — на площади, около окна, в которое сейчас упорно и неотступно смотрела Роза, чтобы только не видеть своего мужа. Он знал это, знал, что она не отводит взгляда от площади, дабы не встретиться глазами с ним.

Вечером все были уверены, что Вентура вот-вот явится; всем хотелось верить в то, что известие застало его далеко от дома, поэтому он так запаздывает. На всякий случай, пока армия подсчитывала своих мертвецов и зализывала нанесенные воинской гордости раны, два взвода фалангистов заняли Торену и установили систему связи с ближайшей ставкой жандармерии на тот случай, если Вентуре придет в голову явиться вооруженным и с сообщниками. Валенти нервничал, в пустом желудке у него невыносимо урчало, и он все время постукивал металлической зажигалкой по поверхности стола, не в состоянии заниматься ничем иным, кроме как ждать момента, когда Вентура рухнет перед ним на колени и будет умолять о пощаде для своего сына; и тогда он наконец скажет ему как бы ты ни отрицал это, убийца, мерзкая свинья, это ведь ты в свое время покончил с сеньором Вилабру и не ждал, пока кто-нибудь придет просить снисхождения для старика, ну вот теперь пусть твой сын заплатит за это преступление, а он точно заплатит, как, впрочем, и ты, и я не успокоюсь, пока не покончу со всеми, кто участвовал в убийстве сеньора Вилабру и его сына, которому было всего двадцать шесть лет, когда с него спустили шкуру. Это он в свои двадцать шесть лет был ребенком, а не твой выродок, который выглядит стариком, потому что все мы, прошедшие через войну, постарели раньше срока, так что… который час?

— Пробило девять.

— Вентурете конец, и это не моя вина. Готовьте его.

Они быстро преодолели на черной блестящей машине триста метров, отделявшие их от уступов Себастья. На заднем сиденье заливался слезами Вентурета, такой же трус, как его отец, о, как далек он был от мужества, с коим, как говорят, встретил смерть Жозеп Вилабру, образцовый испанец, истинный патриот, когда проклятые анархисты облили его бензином. Рядом с мальчишкой — Гомес Пье, парень с кудрявыми волосами, андалусец со смуглой кожей. Впереди — Баланзо со своими тонкими усиками и незнакомый шофер. А на подножке автомобиля, ухватившись одной рукой за форточку, с пистолетом в другой — Валенти Тарга, раскачивающийся на холодном рождественском ветру и пребывающий в эйфории от принятого решения стереть еще одно имя из списка апостолов, которые должны были погибнуть в полном соответствии с законами биологии и жесткими требованиями мести. Вокруг деревни — взводы фалангистов в засаде на тот случай, если осмелятся напасть маки.

По дороге к уступам машина громко фырчала. Не может быть, чтобы я вот так умер, и он громко закричал я не хочу умирать; Валенти наклонился, просунул голову внутрь машины и спросил, что это он говорит? Он что, петь вздумал?

— Он говорит, что не хочет умирать, — ответил Баланзо. Тогда Валенти снова подставил лицо ветру, потому что не желал пропустить освежающие порывы холода на пути к своим чаяниям и прогрессу.

Вентурета увидел пятерых мужчин, несущих вахту возле места, куда его доставили, и начал полностью терять и так весьма призрачную надежду на то, что отец в последний момент все же неожиданно появится и победит всех плохих, потому что вокруг были только холод и мрак, подобный забвению. Его заставили выйти из машины и при свете фар подвели к живой изгороди, граничащей с кладбищенской оградой; мальчик опять разразился слезами, без конца приговаривая я не хочу умирать, я не знаю, где мой отец. И когда его привязали к стволу, он все продолжал плакать, осознавая неотвратимость уготованной ему участи, а потом изо всех сил закричал я боюсь, боюсь, боюсь! Валенти с помощью крепкой затрещины прекратил приступ истерии и презрительно бросил ему в лицо, что он трус и ему надо раз и навсегда научиться смело глядеть в глаза смерти, как умирают герои, чертов засранец. Потом отступил на несколько шагов, прицелился из пистолета, который так всю дорогу и держал в руке, и вдруг сказал я не собираюсь тебя убивать, трус, я только хотел увидеть, способен ли ты все это выдержать, не наложив в штаны, и Вентурета принялся стонать от отчаяния, от радости, от тоски, от счастья, от смертельного ужаса, низко склонив голову и опустив глаза, и тогда Валенти прицелился в затылок, который так аккуратно подставил ему мальчик, и в момент, когда тот уже поднимал голову, дважды выстрелил; Жоан Вентурета тут же перестал стонать, рыдать и испытывать страх и благодаря мне раз и навсегда превратился в доблестного одноглазого мертвеца.