Голос солдата - [94]
— Подшутковал я насчет Васи-то. С им сыграю. — Он развел руками, как бы извиняясь перед Леонидом. — Негоже человека на Первый май обижать. Он мною и без того обиженный.
— Правильно рассуждаешь, Семен. Благородно это с твоей стороны, — серьезно сказал Грушецкий. — Ты ведь и меня вовремя остановил. Какой я сейчас партнер? Выпил вот…
— А чего? — Гатенков дружелюбно улыбнулся Грушецкому. — Против тебя, студент, я ничего не имею. Можно и с тобой партийку сгонять. Васю-то на кой обратно накалывать? А ты, может, покрепче играешь? Я нынче добрый — Первый май.
— Семен, Сенька! — в отчаянии вскрикнул Хлопов. — Ты чего это? За что праздник мне портишь? С им, — Васька указал на Леонида, — не затевайся. Наколет, чтоб я пропал. Которые сильно грамотные — они все хитрющие. Поостерегись!
— Не боись, Вася, не боись. — Гатенков прикидывался отчаянно-безрассудным и пьяненьким (он и в самом деле, кажется, выпил). — Не боись, Вася, — мы и сами хитры. Нас на мякине не проведешь. Поглядим, кто кого объегорит.
— Да ты чего? — Васька чуть не плакал. — За что в праздник обижаешь? Как человека прошу, Семен, Сенька!..
— Опять ведь проиграешься, Васенька, — сочувственно, хотя и не скрывая издевки, предостерег его Семен. — Да и проигрался-то ты, верно, до копья? Ставить небось нечего?
— У меня? У меня ставить нечего? — Хлопов свесился с кровати, открыл чемодан, и в руке у него появилась пачка тридцатирублевок. — Орденские вот за три года собрались. Давай, гад, на все, что в чемодане, хошь?
— В чемодане еще есть, что ль? — поинтересовался Семен, обеспокоенно оглядев притихшую палату. — Знать надо, на сколько ставить. Денежки, Васенька, счет любят.
— Садись, гад! С тебя хватит. Уж я тебя нынче…
Васька играл белыми. Он сразу попал в трудное положение и каждым новым ходом как будто старался ускорить свой проигрыш. Не замечая опасности, поедал одну за другой черные пешки. Вот Гатенков, коварно усмехнувшись, оставил под боем своего коня. Васька, само собой разумеется, польстился. А в следующую секунду, стараясь не выдать ликования, Семен соболезнующе похлопал партнера по плечу:
— Вишь, Васенька, чего ты наделал. Королю твоему мат. Накрылись твои орденские, накрылись. Нешто я не предостерегал тебя, Васенька? При народе предостерегал.
К выходу Гатенков хромал чуть ли не вприпрыжку, торжествующе вскидывая тело на негнущейся ноге. Ему не терпелось очутиться за дверью палаты, чтобы дать волю чувствам: засмеяться, побежать, невзирая на хромоту, вниз, а там забиться в свой уголок, пересчитать и сложить одну к одной купюры…
— Семен! Послушай, Семен! Смотри на него… Семен! — Это Леонид Грушецкий. — Остановись же, Семен! Тебя зову.
— Чего надо? — Гатенков неохотно оборачивается.
— Обещал со мной сыграть! В чем же дело?
— Довольно с меня. Оставлю шахматы — играйте с Хлоповым.
— Зачем ты мне Хлопова суешь? Как он, я и сам умею. Я с удовольствием бы с тобой… По десятке, а?
— Ты, студент, меня не обмухлюешь, — добродушно подмигнул Грушецкому Гатенков. — Я сам кого хошь насчет хитрости заведу и выведу, понял? С тобой никогда не играл, силы твоей покуда не знаю. Так что, студент, на фору не надейся. А ежели опасаешься по десятке — можно для пробы по пятерке.
— Согласен.
Таким великодушным Гатенкова я раньше не видел. Он возвращал Грушецкому ходы, объяснял, где тот ошибся. Иногда, правда, лицо Гатенкова становилось озадаченным. Он вскидывал глаза на партнера, смотрел изучающе, слегка пожимал плечами и опять погружался в раздумья.
Леонид вдруг зевнул фигуру. Сам заметил ошибку, потянулся рукой, чтобы вернуть коня на прежнее место. Не успел. Семен выхватил фигуру из его руки, засмеялся: «Коням скакать туда и обратно не полагается. Не тушуйся, студент, я тоже чего-то подставлю». Грушецкий зевнул еще и ферзя и сдался.
— Ну как, студент? — посмеиваясь, Гатенков спрятал пятерку в карман. — Довольно с тебя аль еще хошь?
— Почему это довольно? Расставляй. Сейчас я тебя…
— Не за то меня папаня драл, — зубоскалил Гатенков, — что на деньги играл, а за то, что отыгрывался. Хотя, конечно, мое дело маленькое. Ежели охота — я не отказываюсь.
В третьей партии Семен дал Грушецкому ладью вперед, в следующей — ферзя. «Студенту» ничего не помогало, хотя ставку повысили (Леонид сам предложил) до десяти рублей. Гатенков больше и не старался выглядеть великодушным. Не возвращал ходов, не объяснял ошибок, не спрашивал, хочет ли партнер продолжать игру. Сунув под халат очередную десятку, он сразу же начинал расставлять фигуры для новой партии.
— С праздником! — В палату вошла Рубаба. Губы у нее были подкрашены, на ногах — красивые туфли телесного цвета на высоком каблуке, в ушах — сережки с искрящимися камушками. Голову Рубаба повязала пестрой газовой косынкой. — Зачем, да, спать не ложитесь? Что у вас тут?
— Матч на первенство мира! — засмеялся Леонид и взмолился: — Рубаба, радость моя, не мешай. У меня как раз…
— Как можно? Поздно, да. Слушай, они не ужинали!
Действительно, мы забыли об ужине, даже не заметили, кто включил свет. В палату набились раненые со всех этажей. Болельщики обсуждали положение на доске, высказывались одобрительно или насмешливо, насчет ходов. Кому-то вздумалось было подсказывать. На него строго прикрикнули.
Медаль «За взятие Будапешта» учреждена 9 июня 1945 года. При сражении за Будапешт, столицу Венгрии, советские войска совершили сложный манёвр — окружили город, в котором находилась огромная гитлеровская группировка, уничтожили её и окончательно освободили венгерский народ от фашистского гнёта.
Иван Александрович Ильин вошел в историю отечественной культуры как выдающийся русский философ, правовед, религиозный мыслитель.Труды Ильина могли стать актуальными для России уже после ликвидации советской власти и СССР, но они не востребованы властью и поныне. Как гениальный художник мысли, он умел заглянуть вперед и уже только от нас самих сегодня зависит, когда мы, наконец, начнем претворять наследие Ильина в жизнь.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Граф Савва Лукич Рагузинский незаслуженно забыт нашими современниками. А между тем он был одним из ближайших сподвижников Петра Великого: дипломат, разведчик, экономист, талантливый предприниматель очень много сделал для России и для Санкт-Петербурга в частности.Его настоящее имя – Сава Владиславич. Православный серб, родившийся в 1660 (или 1668) году, он в конце XVII века был вынужден вместе с семьей бежать от турецких янычар в Дубровник (отсюда и его псевдоним – Рагузинский, ибо Дубровник в то время звался Рагузой)
Лев Львович Регельсон – фигура в некотором смысле легендарная вот в каком отношении. Его книга «Трагедия Русской церкви», впервые вышедшая в середине 70-х годов XX века, долго оставалась главным источником знаний всех православных в России об их собственной истории в 20–30-е годы. Книга «Трагедия Русской церкви» охватывает период как раз с революции и до конца Второй мировой войны, когда Русская православная церковь была приближена к сталинскому престолу.
Написанная на основе ранее неизвестных и непубликовавшихся материалов, эта книга — первая научная биография Н. А. Васильева (1880—1940), профессора Казанского университета, ученого-мыслителя, интересы которого простирались от поэзии до логики и математики. Рассматривается путь ученого к «воображаемой логике» и органическая связь его логических изысканий с исследованиями по психологии, философии, этике.Книга рассчитана на читателей, интересующихся развитием науки.
В основе автобиографической повести «Я твой бессменный арестант» — воспоминания Ильи Полякова о пребывании вместе с братом (1940 года рождения) и сестрой (1939 года рождения) в 1946–1948 годах в Детском приемнике-распределителе (ДПР) города Луги Ленинградской области после того, как их родители были посажены в тюрьму.Как очевидец и участник автор воссоздал тот мир с его идеологией, криминальной структурой, подлинной языковой культурой, мелодиями и песнями, сделав все возможное, чтобы повествование представляло правдивое и бескомпромиссное художественное изображение жизни ДПР.