Голос солдата - [92]
Я оставил своих спутников — они, в госпитальных халатах и кальсонах, стеснительно толпились в сторонке под деревьями — и подошел к окошку администратора. Там торчал какой-то тип в шелковой голубой безрукавке, с часами на золотом браслете у запястья. Он окинул критическим взглядом мое госпитальное одеяние и нырнул головой в окошко. На вид ему было лет девятнадцать-двадцать, — можно сказать, мой сверстник. Но он здоров, красив, строен, плечист, и ему до меня нет никакого дела. Он сунул голову в окошко администратора и, кажется, не собирается заканчивать разговор. А до начала спектакля времени остается все меньше и меньше. Я легонько толкаю культей парня в обтянутый шелком упругий бок.
— Товарищ, а товарищ! Вам долго еще?
— Что надо, слушай? Не мешай, да-а!
— Вам долго еще? — повторяю я настырнее.
— Иди, слушай, да! — Из окошка выныривает голова. — Это театр. Театр — не хлебный магазин.
— А ну-ка, разреши! — Меня взбесили его слова. Сволочь! Думает, если я инвалид, то мне ничего, кроме хлеба, уже не нужно. — Отойди, сказано тебе! Не видишь, кто перед тобой?
— Слушай, не хлеб здесь. Театр, слушай, да?
— А ну-ка отойди! Отой…
Толчок в грудь был неожидан, и я очутился на асфальте. Повезло, не стукнулся головой. Только больно ударился локтем левой руки. Потом уже, лежа на асфальте, я наблюдал, как мои спутники окружили парня в голубой безрукавке. Послышались ругательства, над головами поднялся костыль. Хрустнул удар, охнул человек… От ограды из металлических прутьев метнулась девушка в белом платье, втиснулась в толпу инвалидов, стала хватать их за руки, просить плачущим голосом. Те, разъяренные, не слушали ее, злобно матерились и наступали на толстенького администратора, выбежавшего из своей будочки.
Митька и кто-то из баиловских помогли мне подняться и дойти до окошка, за которым уже сидел администратор. Парня в голубой безрукавке увела девушка в белом. Он прижимал к голове окровавленный платок. У меня за спиной никак не могли успокоиться инвалиды. Они матерились и выкрикивали угрозы. Передо мной в окошке неподвижным пятном застыло бледное лицо взволнованного администратора.
— Кто дал вам право, — негодовал я, — вести перед началом спектакля посторонние разговоры? Я стоял, стоял…
— Что надо?
— Чтобы не было скандала, посадите нас на какие-нибудь места. Что, что? Вот именно — всех.
— Как — «посадите»? Как — «посадите»? — Он даже ударил рукой по столику. — Что говоришь, слушай? Аншлаг у меня, да. Аншлаг, понимаешь, — ни одного свободного места. Что? Что такое? — Он резко повернул голову в темноту. Там появилась девушка в белом, что-то сказала ему. — Что говоришь? Ай-ай-ай! — запричитал администратор и разрешил: — Звони, звони. Телефон вот. Или нет, слушай. Пусти, я сам. — Набрал номер, крикнул: — «Скорая»? Давай, да, быстро в театр Ордубады! Кто? Магомедов, Магомедов говорит. Человек, слушай, сознание потерял. Голову разбили бандиты. Давай быстро! Зачем говоришь так? Сознание, слушай, потерял. Доктора давай!
Кричал в телефонную трубку администратор, всхлипывала девушка в белом платье, грозно бубнили у меня за спиной инвалиды. А я стоял, сунув голову в окошко, и у меня больше не было желания вести разговор о местах в театре. «Зачем же костылем? — думал я. — Из-за чего? Нельзя нам звереть. Парень этот в нашем несчастье не виноват…»
Магомедов тем временем вызвал по телефону «скорую помощь», сел к столику перед окошком.
— Бандиты вы, да! — выговорил он с ненавистью. — Племянник мой сознание потерял. Никого, слушай, не пущу!
— Товарищ Магомедов! Когда ваш племянник меня с ног сбил, вы не возмущались? А он мог меня насмерть…
— Уходи, слушай! Милицию вызову.
— Милицию?! Ах ты!.. На инвалидов милицию, сволочь?!
— Салим, — сказала девушка в белом платье, — отдайте им наши пропуска. Все равно пропадут.
— Что говоришь, Зоя? Что говоришь? Им, бандитам, пропуска? Он, слышишь, Зоя, инвалид! — Магомедов поднялся из-за столика, исчез в глубине будочки, и вот уже его голос послышался у меня за спиной: — Ты один, да, инвалид войны? Один? Я сволочь, да? Это, слушай, что? — Он поднял кверху негнущуюся руку, оттянул рукав пиджака. Я увидел кожаный протез. — Видишь, да? Стыдно? Где твои инвалиды? Идем.
Толпа госпитальных халатов, светящая белыми подштанниками, безмолвствовала поблизости. Само собой разумеется, на душе у всех было гадко. Шли в театр, а что получилось? Я не участвовал в столкновении и сознавал себя вправе возмущаться. Мы с Магомедовым подошли и некоторое время молча ожидали, не скажут ли мои спутники чего-нибудь в порядке извинения. Инвалиды безмолвствовали, и я сказал:
— Какой-то придурок пустил в ход костыль и изувечил человека. Я в таких делах даже свидетелем быть не желаю. Меня больше не зовите. Митька, пойдем. Пусть они как хотят…
— Дак ведь из-за тебя же он, — возразил баиловский инвалид без ноги и без руки. — Из-за тебя. Чего, терпеть от их? Войны не нюхали, гады… Гляди на энтого, — ткнул он костылем на Магомедова. — Вишь, брюхо-то отъел. Аэростат!
— Какой, слушай, аэростат? Кто войну не нюхал?! — закипятился Магомедов. — Что говоришь, слушай? Что говоришь? Я в Сталинграде воевал, да! На, смотри! Зачем, зачем отворачиваешься? Стыдно, да? Слепой стал, да? — Невысокого роста толстенький человек шел животом вперед на одноногого длинного инвалида без руки, тыча ему в лицо свой протез. — Как смеешь, слушай, слова такие говорить? Как смеешь? Сам был на фронте? Кто сам был, так не скажет.
Иван Александрович Ильин вошел в историю отечественной культуры как выдающийся русский философ, правовед, религиозный мыслитель.Труды Ильина могли стать актуальными для России уже после ликвидации советской власти и СССР, но они не востребованы властью и поныне. Как гениальный художник мысли, он умел заглянуть вперед и уже только от нас самих сегодня зависит, когда мы, наконец, начнем претворять наследие Ильина в жизнь.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Граф Савва Лукич Рагузинский незаслуженно забыт нашими современниками. А между тем он был одним из ближайших сподвижников Петра Великого: дипломат, разведчик, экономист, талантливый предприниматель очень много сделал для России и для Санкт-Петербурга в частности.Его настоящее имя – Сава Владиславич. Православный серб, родившийся в 1660 (или 1668) году, он в конце XVII века был вынужден вместе с семьей бежать от турецких янычар в Дубровник (отсюда и его псевдоним – Рагузинский, ибо Дубровник в то время звался Рагузой)
Лев Львович Регельсон – фигура в некотором смысле легендарная вот в каком отношении. Его книга «Трагедия Русской церкви», впервые вышедшая в середине 70-х годов XX века, долго оставалась главным источником знаний всех православных в России об их собственной истории в 20–30-е годы. Книга «Трагедия Русской церкви» охватывает период как раз с революции и до конца Второй мировой войны, когда Русская православная церковь была приближена к сталинскому престолу.
Написанная на основе ранее неизвестных и непубликовавшихся материалов, эта книга — первая научная биография Н. А. Васильева (1880—1940), профессора Казанского университета, ученого-мыслителя, интересы которого простирались от поэзии до логики и математики. Рассматривается путь ученого к «воображаемой логике» и органическая связь его логических изысканий с исследованиями по психологии, философии, этике.Книга рассчитана на читателей, интересующихся развитием науки.
В основе автобиографической повести «Я твой бессменный арестант» — воспоминания Ильи Полякова о пребывании вместе с братом (1940 года рождения) и сестрой (1939 года рождения) в 1946–1948 годах в Детском приемнике-распределителе (ДПР) города Луги Ленинградской области после того, как их родители были посажены в тюрьму.Как очевидец и участник автор воссоздал тот мир с его идеологией, криминальной структурой, подлинной языковой культурой, мелодиями и песнями, сделав все возможное, чтобы повествование представляло правдивое и бескомпромиссное художественное изображение жизни ДПР.