Голос солдата
То, о чем говорится в этой книге, нельзя придумать. Это можно лишь испытать, пережить, перечувствовать самому. …В самом конце войны, уже в Австрии, взрывом шального снаряда был лишен обеих рук и получил тяжелое черепное ранение Славка Горелов, девятнадцатилетний советский солдат. Обреченный на смерть, он все-таки выжил. Выжил всему вопреки, проведя очень долгое время в госпиталях. Безрукий, он научился писать, окончил вуз, стал юристом. «Мы — автор этой книги и ее герой — люди одной судьбы», — пишет Владимир Даненбург. Весь пафос этой книги направлен против новой войны. Одинаковость судеб автора и его героя придает ей страстную силу и убежденность.
| Жанры: | Биографии и мемуары, О войне |
| Серии: | - |
| Всего страниц: | 128 |
| ISBN: | - |
| Год издания: | 1982 |
| Формат: | Полный |
Голос солдата читать онлайн бесплатно
Зинаиде Михайловне К а п у с т и н о й и Ивану Алексеевичу Ч е к а л и н у — людям, перед которыми автор до последнего вздоха в неоплатном долгу, —
п о с в я щ а е т с я
Часть первая
ВОКЗАЛ
Многое множество наших сверстников унесла безвременная смерть. Нам повезло — или, быть может, не повезло: мы уцелели…
Р. Олдингтон, «Смерть героя»
1
Что это? Почему небо вдруг стало багровым, а листья бука налились кровью? Видишь все вокруг точно сквозь красное запыленное стекло. Когда-то давным-давно, в детстве, мне нравилось прижимать к глазам цветные стекла. Окружающий мир от этого преображался, делался похожим на красивые картинки из книжек для малышей. В детстве вообще все кажется не таким, как оно есть на самом деле. Даже и без цветных стекол…
Но это в детстве. А сейчас что случилось? Почему внезапно весь мир преобразился, почему стало красным небо и как будто напитались кровью листья бука и трава на лужайке? А вот голоса остались неизменными, такими, как всегда.
— Жив? — чуть ли не вскрикивает комбат Васюта.
— Живой вроде, — отзывается помкомвзвода Исаев.
— Ох ты, господи!.. Вот беда-то… — Это Митька Федосов, мой закадычный друг. Он причитает по-бабьи: — Как же это? Ох ты, господи! Вот ведь сидели на НП, и гляди…
О чем они? Ранило кого-то, что ли? Как так — ничего не понимаю. Мы все уже стали привыкать к тишине. В последние дни все было спокойно. Редко-редко долетит стук пулеметной очереди, почти забыто просвистит снаряд, рванет, и — опять привычная тишина. И по ту, и по эту сторону фронта отлично понимают: войне не сегодня-завтра конец.
Мы, разведвзвод штабной батареи артбригады, собрались было обедать у себя на НП, оборудованном в уступе на склоне каменистой горы. Гвардии старший сержант Исаев привез на своем «вездеходном» мотоцикле с коляской бачок щей и пюре с американской тушенкой в трех котелках. Только устроились мы у самодельного стола, после того как Митька разогрел обед на костре под буком, — на пороге НП появился командующий артиллерией корпуса гвардии генерал-майор Благолепов. Его сопровождал щеголеватый адъютант, капитан с целым десятком орденов и медалей на гимнастерке. Их было больше, чем у самого генерала. Командующий артиллерией приехал по каким-то делам к нашему гвардии полковнику, комбригу. А тот перед самым обедом ушел на КП стрелковой дивизии, расположенный на соседнем склоне. Васюта приказал мне сбегать за комбригом.
Сбежал я по каменистой извилистой тропке вниз, на лужайку под нашим буком. Альпийская эта лужайка не просматривалась противником, и здесь жгли костры. Я увидел на узорчатой твердой коре дерева свежие, белые на дне порезы: «25 апреля, год 1945». У какого придурка руки чесались? Нашел место!
Шагнул я к буку, хотел определить, чья это работа. Я бы ему!.. Меня внезапно ослепило огнем. В ствол дерева ударил как будто специально в меня выпущенный немецкий снаряд…
Вот в чем дело! Ранен я, гвардии рядовой Владислав Горелов. Теперь понятно, почему так болит правая рука. Подношу ее к глазам. В красноватом тумане появляется безобразный обрубок. Я вижу, как по нему текут к локтю ручейки крови. Вот и до меня дошла очередь, В самом конце войны…
Болит еще и голова, Болит так, что нет сил терпеть. Что с ней? Почему она разваливается от боли, как будто ее сдавливают и сдавливают? Череп трещит.
— В чем дело? — Это бас генерала Благолепова. — Васюта, в чем дело? Кто? Горелов? Черт возьми! Мальчишка совсем… В санбат? Нет, капитан, — в госпиталь! Берите мой «додж»…
Машина катит осторожно, и все же на ухабах ее изредка подбрасывает. От всякого толчка тело пронзает болью. Она расходится из двух точек, будто там — в голове и руке — застряли раскаленные иглы. Куда они меня везут? Зачем? Положили бы лучше на траву у дороги!..
Но вот все исчезает: лес, кусты, деревья, генеральский «додж» и плывущее в вышине красное небо. Что это за белые гладкие стены, устремленные кверху и переходящие в потолок с позолоченной лепкой? Откуда здесь эти чужие голоса и такая знакомая музыка? Да ведь это Штраус, Иоганн Штраус из «Большого вальса»! Сколько раз я смотрел эту американскую картину до войны!
Помню, мы с мамой пошли в субботу вечером на «Большой вальс» в летний кинотеатр Лермонтовского курорта возле самого моря. Погода была прекрасная, народу собралось черт знает сколько. Мы с трудом достали билеты на последний сеанс. В темноте вспыхивали спички, экран туманили облака табачного дыма. Мама тоже курила одну за другой — переживала. Со стороны порта долетали гудки подходящих к молу судов, сверху, из города, — сигналы автомобилей и звонки трамваев. Звуки эти рождались как будто в потустороннем мире. А на экране влюбленная и счастливая Карла Доннер пела «Сказки Венского леса». Мама курила и вытирала платочком глаза.
Это было вечером, а утром уже шла война…
И вот опять я слышу «Сказки Венского леса». С чего бы это так ликующе петь трубам и гулко ухать барабану? И еще — совсем уже летнее солнце… Оно чересчур ярко светит, ослепляя и причиняя боль. Опять череп трещит, как скорлупа грецкого ореха. Где люди? Почему им до меня дела нет? Больно…
— Пожалуйста… хватит… Я не могу…
