Голос солдата - [5]

До утра оставалось, наверное, еще порядочно времени. А «вокзал» заволновался, завздыхал, заговорил. Потянуло табачным дымом, кто-то выматерился, кто-то простучал костылями по паркету, отправился в недосягаемый для меня туалет…

— В операционную, должно, понесли парня, — заговорил кто-то за колонной. — Вовсе худо, видать. Не жилец уж…

— Замолкни, балаболка! — набросился на него другой. — Пошто людей в тоску вгоняешь? В свой срок все там будем.

— Ох, беда наша горькая…

— Спи, сказано тебе!

Наконец «вокзал», привычный ко всему, успокоился.

Утром я проснулся, ощутив лицом щекочущий солнечный луч. Сощурился, протер левой рукой глаза и сразу же увидел кровать слева. Толи Попова на месте не было. Кровать стояла застланная синим одеялом с черными поперечными полосами.

На возвышение вспрыгнула Галя, моя благодетельница, с градусниками в стакане. Она подошла ко мне, поправила одеяло, спросила:

— Зачем проснулся прежде всех? Тебе, Славик, спать надо.

— Где он? — поинтересовался я и удивился: голос прозвучал громко, как до ранения, и это не отозвалось болью.

— Толя где? — Галя, не ответив, отвернулась.

Я понял: соседа по возвышению больше не увижу. Был человек, а теперь вместо него — синее одеяло с черными поперечными полосами. Кончились ночные «концерты»…

3

Почему так получается? Один погибает, только-только оказавшись на передовой, а другой попадет в такую переделку, откуда немыслимо выбраться живым, и — ни царапинки! Почему здесь, в госпитале, те, кто пострадал, казалось бы, куда легче, чем я, умирают, а мне становится с каждым днем лучше? Вот уже не мешают свет и шум, голову можно поднять, повернуть вправо, влево, и череп не затрещит, как надбитый орех.

Укороченная правая рука не дает забыть о себе. Ноет, жжет. Как будто выхватил я головешку из костра и держу ее голой рукой. Хочу отшвырнуть, избавиться от нестерпимого жжения. Но она намертво прикипела к живой коже…

И все-таки, если не так ужасно болит голова, жить еще можно. Не меркнет свет, не путаются мысли. Даже есть захотелось. Хорошо бы самому позавтракать. А почему нет? Осталась же у меня левая рука. Надо приучать ее работать и за себя, и за напарницу. Вот обрадуется Галя, когда увидит, что я обхожусь без ее помощи! Сейчас возьму сяду — и…

Опускаю ноги на пол, осторожно, чтобы не задеть культю, усаживаюсь. В то же мгновенье на эстраду вспрыгивает Галя. Ее узнать нельзя — лицо побледнело до синевы.

— Ты чего это? Кто позволил? А ну-ко ложись! Ложись немедля, кому говорят? Гляди, какой герой!

— Осточертело лежать, Галочка. — Я очень доволен собой. — Ты дыши глубже, не волнуйся. Посижу чуть-чуть и лягу.

— Я те посижу! Гляди, какой герой! — Галя всплескивает руками и уносится в коридор.

А я сижу и улыбаюсь. Нет, люди не понимают, что это такое — сидеть, распрямив спину и глядя не в потолок, а на кровати внизу, выстроившиеся тремя рядами: два — вдоль стен, третий — между колоннами от нашей эстрады до самой двери в коридор. Видеть людей на этих кроватях, инструменты в стеклянном шкафчике на стене, поблескивающие в лучах майского солнца, перила лестницы за распахнутой дверью в коридор. Я и сам в прежние времена не догадывался, какое это удовольствие — смотреть на мир с высоты своего роста. Хотя бы и сидя…

Из коридора быстро входит врач в ослепительно белом халате, в очках с золотой оправой. Я и сообразить не успеваю, кто это и зачем он здесь, как врач пересекает «вокзал», поднимается на возвышение и останавливается передо мной, глядя в глаза с насмешливым любопытством.

— Улыбаешься? — с наигранной суровостью спрашивает он. — А если грохнешься башкой об пол? Череп ведь придется долбить наново. Дошло? Кто разрешил встать?

— Никто не разрешал, товарищ майор. — Я уже узнал майора Смолина, начальника отделения. — Надоело лежать. Немного посижу и лягу.

— Нет, вы только послушайте! — Строгий голос майора меня не обманул. Смолину это ЧП по душе не меньше, чем самому нарушителю. — Ему, видите ли, надоело лежать. Он посидит немного и ляжет! Сделает нам одолжение. — Майор смеется в открытую.

— Товарищ майор! — Галя не выдерживает. — Да чего вы на него глядите? Прикажите вы ему! Господи, что же это?..

— Спокойно, товарищ Мурашова, спокойно. Пусть посидит, ничего страшного. — И вдруг спрашивает у меня: — Голоден?

— Очень.

— Очень? Молодец! Слышишь, товарищ Мурашова, человек проголодался! Организуй-ка ему чего-нибудь подзаправиться. Ясно?

На следующий день Галя сходила в госпитальную библиотеку и притащила толстый истрепанный том: «Три мушкетера». Я подумал иронически: «Нарочно сказочку выбрала, чтобы от мыслей меня отвлечь. А я еще в седьмом классе «Мушкетеров» со всеми годами «спустя» читал».

Но не мог же я обидеть Галю. Человек для меня старался! Она ушла, а я устроился у тумбочки, начал перечитывать «Трех мушкетеров». Кружилась голова, но я приказал себе не обращать на это внимания. Неделю провалялся — хватит!

В детстве похождения д’Артаньяна и его друзей-мушкетеров представлялись мне придуманными и забавными. Теперь было такое чувство, будто они всё делают только для того, чтобы похвастаться передо мной своей ловкостью, силой, удачливостью. Я даже начал сердиться на них.