Голос солдата - [75]

Галя стала поить его чаем и кормить пирогом. Славик постепенно осваивался, избавлялся от скованности. Заговорил о своей Одессе, стал вспоминать школу, рассказал о том, что была у него мечта учиться на физико-математическом в университете. Да вот, вздохнул он, закончил только восемь классов и теперь не представляет, как все будет. Застенчиво улыбнулся и вдруг стал рассказывать, что в детстве писал стихи. Потом пообещал специально для нее сочинить…

Слушала она его, сердцем угадывала, как ему хорошо с ней, и сама была от этого счастлива. Господи, какая все же благодать — жертвовать собой ради любимого человека! Любимого? Внезапно ее что-то насторожило. Верно ли, что она его любит столь уж самоотверженно? Верно ли, что ради этой любви готова вовсе позабыть саму себя?

Подумала Галя так и тотчас ополчилась против себя. Что она за человек? Неужто Томка верно душу ее разглядела, неужто она прежде всего себя помнит? Нет! Ясное дело, нет. Она докажет всем — и Томке, и Мите, и другим, — что Славик будет с ней счастлив, что она и вспомнить ему никогда не позволит о своей беспомощности. Она ради него…

И опять вернулась греющая душу легкость, и все впереди сделалось ясным и очевидным. Не было нужды притворяться перед собой и перед Славиком. Как она прикидывала насчет жизни впереди, так она и сложится. Галя поглядела с улыбкой на гостя. Он-то ведь и не знает покуда ничего, не знает, сердечный, что ему незачем более тревожиться о будущем.

Славик дожевывал пирог и задумчиво смотрел на стену, где висела ее и Томкина фотография, на которой они были запечатлены в прошлом году в венгерском городе Папа. Обе в пилотках, с погонами и медалями, молоденькие и — Галя это знала — симпатичные. Было на кого поглядеть!..

Галя засмеялась и — как это вырвалось? — сказала:

— Взял бы меня в Одессу — мы бы с тобой зажили, что голубки. Чего застеснялся-то, кавалер?

Он взглянул на нее разве что не с испугом и отвел глаза. Вроде как онемел. Женской интуицией она учуяла, что несколько поторопилась, что не готов покуда он к такому разговору. А Славик опять уставился на их с Томкой прошлогодний снимок. Молчал вроде бы изумленно, дожевывал пирог и не осмеливался поглядеть на нее.

— А сам твердил, вроде любишь меня. — Его робость радовала ее и умиляла. — Неужто обманные слова говорил?

— Почему — «обманные»? — Славик наконец решился поглядеть на нее, помолчал немного и спросил: — Тебе это нужно?

— А то как же? Девушке всегда приятно, когда ее любят.

— Всегда — может быть. Но я — особый случай…

И опять душу ее затопила жалостливая нежность, и она выговорила растроганно:

— Какой ты, Славик, чудной! Разве так надо держаться с девушкой? Смелее будь, смелее.

Он быстро взглянул ей в глаза, вроде бы спрашивая, верно ли понял ее слова. А она растерялась, не понимая себя, не умея ответить себе, так ли, как хотела, ведет свою линию, те ли речи он слышит от нее.

Галя и сообразить не успела, как держаться, когда увидела, что Славик с трудом встал со стула, сделал несколько неуверенных шагов, придерживаясь культей за стол, и опустился на тахту возле нее. Галя вся сжалась и сидела не шевелясь, ожидая, что будет дальше. Славик спросил:

— Можно, я тебя поцелую?

Она улыбнулась, не глядя на него.

— Значит, можно? — опять спросил он.

Она продолжала улыбаться, размягченная его неискушенностью. Столь робких парней она и не видывала. Жалея его и не думая, как он истолкует ее слова, сказала:

— Да разве же об этом у девушки спрашивают? Неужто ты никогда в жизни не целовался с девушкой?

Он покраснел, убрал с ее спины культю, по-детски обиженно наклонил голову. И тогда Галя сама обняла его за шею и прижалась губами к его неумелым, вялым губам. Впрочем, спустя мгновение они окрепли, напружинились, и культя Славика опять заскользила по ее спине.

У нее слегка закружилась голова. Почудилось вдруг, что прижимает ее к себе Алеша. Даже сердце перестало биться. Она вся потянулась к любимому, чувствуя, как обессилевает. Ощутила одеревеневшую, жесткую культю на своей спине и опомнилась: это не Алеша. Не Алеша — Славик. С Алешей все было так просто. Она и подумать ни о чем не успевала. У капитана Стригунова были сильные и умелые руки…

— Галочка… — шептал Славик. — Родная…

Она принуждала себя не отстраняться, подставлять лицо его неумелым поцелуям. Нельзя было обидеть Славика, ни под каким видом нельзя было… Галя подумала: «Зачем же я его мучаю? Сама позвала…» Но внезапно явилась вовсе противоположная мысль: «Нет, нет! Ни за что!» И опять подумалось: «Господи, какая же я бездушная и глупая! Подумать ведь можно было прежде. Подумать и понять. Зачем я это все затеяла? Дура набитая! Привела его, да еще и в халатик вырядилась. Выходит, права была Томка? Права… Чего же делать? Господи, чего делать?.. Нет, нет! — испугалась она. — Ни за что! Только не это! Только не это! Не могу… Не могу…»

— Не надо, Славик, — зашептала Галя, отстраняясь. — Не надо, хороший мой… Не надо… В другой раз…

Прошептала и подумала: «Какой там другой раз? Никакого «другого раза» никогда более не будет». Галя повела плечами, сбросила со спины культю Славика и отодвинулась на край тахты. Гость остался на прежнем месте. Не пересел к ней, не попытался опять поцеловать ее. Он выглядел виноватым.