Голос солдата - [100]
— Приходите, Слава!
10
Наступил день получения первой пенсии. Надо было идти за этим на почту. Отправилось туда человек двадцать инвалидов Отечественной войны. Были мы все в обычном одеянии: синие, серые, коричневые подпоясанные халаты и открытые выше колен, потемневшие от пыли кальсоны.
Мы с Митькой шли впереди компании. За спиной у нас прыгали на костылях Леонид Грушецкий и Васька Хлопов. Леонид, как всегда, выделялся из массы. Костыли у него были особенные — короткие, по пояс, с плексигласовыми упорами. Он легко переносил вперед уцелевшую ногу в модельном желтоватом полуботинке. И был Грушецкий, в отличие от остальных, в пижаме, ради которой он завел дружбу со старшей сестрой клиники. А Васька навалился на грубые деревянные костыли и поминутно терял сваливающийся с ноги госпитальный тапок, чем задерживал движение всей компании. Его беззлобно материли. Васька не обижался и не расстраивался.
Легкомысленный и беспечный, Хлопов не умел подолгу быть не в духе. И сейчас его голос был слышнее всех остальных голосов. Даже я и то поглядывал на него с усмешкой: пацан, что с него взять? А он был старше меня на целый год…
— Чудно́, Грушецкий, верно? — тараторил Васька. — Не бог весть по скольку нам станут платить. Но ведь на иных работах люди и за труд этого не получают. А тут, что ни месяц, приходи в положенный день на почту и за здорово живешь получай свои денежки. И ведь никакой работы с тебя не спросят. Чудно!
— Невежественный человек ты, Василий Хлопов, — посмеивался снисходительно Грушецкий. — Социальное обеспечение в старости, по случаю инвалидности или потери кормильца — это входило в программу большевиков еще до Октября. Мы стали инвалидами, защищай Родину. Так что ничего чудного…
— Впервой вижу самолично такого грамотного человека! — искренне восхищался Васька. — И чего я не любил учиться?..
Получив на почте пенсию, всей компанией свернули в безлюдный в жару сквер, в центре которого поднимались белые стены летнего кинотеатра. У входа там красовались афиши с большими буквами: «Здравствуй, Москва!»
— Пойдем вечером? — спросил я у Митьки.
— Отчего не сходить? Сходим.
От компании отделился Грушецкий, попрыгал к трамвайной остановке. Я проследил, как он вошел в вагон с передней площадки, и подумал: «Наверное, к Рубабе. Умеет жить…»
Кто-то высказал мысль, что полагается «обмыть» первую пенсию. Чуть ли не у всех лица сразу приняли блаженно-размягченное выражение, как у малышей при виде сладкого. Смотрел я на своих спутников, увлеченных подсчетом количества поллитровок на «всю честную компанию», спорящих о том, пить ли здесь, «в скверу», или «под обед» в палатах, и удивлялся: что за радость глотать в такую жару теплую горькую дрянь, что за удовольствие напиваться допьяна?..
— Пошли! — сказал я Митьке.
— Чего это? Чего от народа отставать?
Федосов так же увлеченно, как и другие, рассуждал о том, кому идти за водкой, сколько брать, где выпивать, И у него было такое же блаженно-размягченное лицо, как и у остальных. У меня уже был опыт, и я знал, что увести Митьку оттуда, где пахнет выпивкой, не так-то легко. Участвовать в их затее у меня не было никакого желания, а оставить Митьку я не мог. Он быстро пьянел и становился прилипчивым и отвратительно слезливым. А потом несколько дней подряд страдал, и на мою ни в чем не повинную голову сыпались упреки: куда я глядел, зачем не остановил его вовремя?
— В таком случае не жалуйся потом. Я пошел.
— Да погоди ты! Вот человек…
— Словом, ты как хочешь, а мне здесь делать нечего. Но имей в виду, если ты сегодня наберешься…
— «Наберешься», «наберешься»!.. — оскорбленно и расстроенно забормотал Митька. — «Наберешься»… Пенсию обмыть…
За день солнце так накаляло город, что ни в тени, ни в помещении нельзя было спастись от убийственной знойной духоты. Люди становились апатичными ко всему, равнодушными. Вот и Митька, поворчав рассерженно, пока мы шли по скверу, довольно быстро устал бормотать ругательства.
Как только нырнули в дверь двухэтажного здания и оказались в прокаленном солнцем коридоре, я направился к библиотеке. Митька неохотно последовал за мной. Ему, кажется, было все равно, куда идти. В библиотеке никого, кроме Леночки, не было. Стуча протезом, она вышла из-за барьера, критически осмотрела Митьку, в котором, наверное, ей хотелось увидеть человека героического (я ей расписывал Митьку именно таким), но мой друг своей внешностью ее явно разочаровал. И тем не менее Леночка подала руку. Сначала — мне, потом — Митьке.
— Здравствуйте, — улыбнулась она. — Так это вы и есть тот самый фронтовой друг Славы, о котором я слышала столько хорошего? Вы Митя Федосов, я не ошиблась?
— А кто же еще? Митька Федосов и есть. — Мой друг был, по-моему, чуть-чуть смущен, услышав о себе такие слова. — Мы со Славкой давние друзья — это верно.
— Записать вас, Митя? — спросила Леночка.
— Записывай, чего там, — снизошел Митька.
Пока она заполняла формуляр на Митьку, я устроился на краю длинного стола, подтянул поближе толстую потрепанную подшивку «Комсомольской правды». Подшивка была пухлая и неподатливая, так что я даже разорвал культей верхнюю газету.
Медаль «За взятие Будапешта» учреждена 9 июня 1945 года. При сражении за Будапешт, столицу Венгрии, советские войска совершили сложный манёвр — окружили город, в котором находилась огромная гитлеровская группировка, уничтожили её и окончательно освободили венгерский народ от фашистского гнёта.
Иван Александрович Ильин вошел в историю отечественной культуры как выдающийся русский философ, правовед, религиозный мыслитель.Труды Ильина могли стать актуальными для России уже после ликвидации советской власти и СССР, но они не востребованы властью и поныне. Как гениальный художник мысли, он умел заглянуть вперед и уже только от нас самих сегодня зависит, когда мы, наконец, начнем претворять наследие Ильина в жизнь.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Граф Савва Лукич Рагузинский незаслуженно забыт нашими современниками. А между тем он был одним из ближайших сподвижников Петра Великого: дипломат, разведчик, экономист, талантливый предприниматель очень много сделал для России и для Санкт-Петербурга в частности.Его настоящее имя – Сава Владиславич. Православный серб, родившийся в 1660 (или 1668) году, он в конце XVII века был вынужден вместе с семьей бежать от турецких янычар в Дубровник (отсюда и его псевдоним – Рагузинский, ибо Дубровник в то время звался Рагузой)
Лев Львович Регельсон – фигура в некотором смысле легендарная вот в каком отношении. Его книга «Трагедия Русской церкви», впервые вышедшая в середине 70-х годов XX века, долго оставалась главным источником знаний всех православных в России об их собственной истории в 20–30-е годы. Книга «Трагедия Русской церкви» охватывает период как раз с революции и до конца Второй мировой войны, когда Русская православная церковь была приближена к сталинскому престолу.
Написанная на основе ранее неизвестных и непубликовавшихся материалов, эта книга — первая научная биография Н. А. Васильева (1880—1940), профессора Казанского университета, ученого-мыслителя, интересы которого простирались от поэзии до логики и математики. Рассматривается путь ученого к «воображаемой логике» и органическая связь его логических изысканий с исследованиями по психологии, философии, этике.Книга рассчитана на читателей, интересующихся развитием науки.
В основе автобиографической повести «Я твой бессменный арестант» — воспоминания Ильи Полякова о пребывании вместе с братом (1940 года рождения) и сестрой (1939 года рождения) в 1946–1948 годах в Детском приемнике-распределителе (ДПР) города Луги Ленинградской области после того, как их родители были посажены в тюрьму.Как очевидец и участник автор воссоздал тот мир с его идеологией, криминальной структурой, подлинной языковой культурой, мелодиями и песнями, сделав все возможное, чтобы повествование представляло правдивое и бескомпромиссное художественное изображение жизни ДПР.