Голос солдата - [98]
Грушецкий, наоборот, был мрачен и все утро угрюмо отмалчивался. Даже заглянувшая в дверь Рубаба не привлекла его внимания и не вывела из мрачной задумчивости. Он лежал на кровати, читал книгу академика Тарле «Наполеон» и ничего вокруг не слышал и не замечал. У изголовья его кровати стояло на табуретке наполненное окурками блюдце. Я догадывался, сосед мой расстроен из-за повторной реампутации. Мне это казалось ерундой. Нашел из-за чего переживать!
Подсел я к нему, спросил:
— Ты чего раскис? Из-за ерундовой операции?
— В твоем возрасте трудно меня понять. — Грушецкий говорил так, будто был старше меня по крайней мере лет на двадцать. Он захлопнул книгу, достал из-под подушки пачку «Казбека», сунул в рот толстую папиросу. — Ты молод еще, Слава.
— Подумаешь! Сам всего на четыре года старше…
— На четыре года… Вспомни, четыре года тому назад не было еще разгрома немцев под Сталинградом. А что ждет нас через четыре года? Ты можешь предсказать?
— Я бог, что ли? Откуда мне знать, что будет потом? Будет жизнь — это я могу сказать. А все остальное…
— Силен! — иронически воскликнул Грушецкий и сразу же опять стал задумчиво-мрачным. — Вообще ты правильно рассуждаешь, Слава. Будет жизнь. А у меня год пропадает. Обидно. Рассчитывал с сентября в институте восстановиться. И вот — на тебе! — одна реампутация, еще одна! Все планы — к чертям. Пропадает год. Еще один год, Слава…
— Салам алейкум! Здравствуйте! — В палату вошла Рубаба, остановилась перед нами, ожидающе глядя на Леонида. — Пришла прощаться. Завтра утром отправим вас в Арменикенд, к профессору Ислам-заде. Нет больше нашего госпиталя.
Она говорила это, не отводя взгляда от лица Грушецкого. Ждала, наверное, — он скажет ей что-то важное для них обоих. Но Леонид молчал. Он опять открыл «Наполеона». Рубаба стояла-стояла, глядя на него с ожиданием, вздохнула и вышла.
Вслед за ней ушел из палаты и я. Отправился искать Митьку. Нашел его на улице. В халате и кальсонах стоял Митька в толпе зевак, обступивших вечных противников по нардам. Те, в кепках с огромными козырьками, сидели в тени густого дерева, не спасавшего, впрочем, от жары. Но это не смущало ни самих игроков, ни болельщиков.
Митька чуть в стороне от заинтересованно-молчаливой толпы разговаривал с одноногим инвалидом, вечно околачивающимся около нард. Инвалид этот, с кавказскими усиками и бачками, в заношенной, выгоревшей на солнце гимнастерке, на грубых деревянных костылях, казалось, не знает усталости. Темнолицый, с черными кустистыми бровями, ранними морщинами на лбу и преждевременной сединой в черных взлохмаченных волосах, он часами наблюдал за игрой, стоя на костылях, никогда не садясь и не прячась от солнца.
Митька и одноногий азербайджанец оживленно разговаривали на самом солнцепеке. Собеседник моего друга оба костыля взял под одну руку, а второй выразительно жестикулировал и хватал Митьку за отвороты халата. Федосов смеялся и весело отвечал одноногому. Я подошел, прислушался.
— Зачем говоришь: «Все равно уеду»? Зачем, слушай, «все равно уеду»? Баку не понравился, да? Не понравился? Лучше города, слушай, нет нигде. Нигде, да! — Это «да» он, как все бакинцы, произносил нараспев. — Слушай, в Бухаресте был, в Вене, слушай, был, в Софии был, в Белграде был, в Будапеште тоже был. Красивые города, ничего не скажу, да. А как можно с Баку сравнять? Ай, Дмитрий! Зачем говоришь: «Все равно уеду»?
— Митька! — позвал я. — Ты мне нужен.
— А, Славка! Слыхал, чего Юсим-то толкует? Уговаривает в Баку насовсем остаться. Ты как? Я б с охотой. Тепло круглый год. Виноград, персики, инжир. О них я прежде, можно сказать, и не слыхивал. Ты чего на меня, ровно старшина батареи, глядишь? — Митька был весел не без причины — успел уже выпить. — Женимся на азербайджаночках — и порядок! Что, Юсим, женим Славку?
— Зачем, слушай, спрашиваешь?
— Митька! — строго сказал я. — Пойдем!
— Вишь, Юсим, приказ получен? Пока, до завтра.
После улицы бывший школьный вестибюль показался сумрачным и прохладным. Несколько дней тому назад здесь не смолкали голоса раненых. А сейчас было пустынно и тихо. Только по лестнице вверх прыгал на костылях одноногий инвалид не из нашего отделения. Обезлюдел госпиталь…
— Опять пил? — начал я допрос с пристрастием.
— Ага. — Митька блаженно щурился. — Раздавили с Юсимом поллитровочку. Сперва тебя хотел кликнуть. Заглянул в палату — ты с Грушецким толкуешь. Да ведь и не стал бы ты выпивать, верно? А у меня такое дело, что никак нельзя без этого.
— Необходимо водку глушить в такую жару?
— Гляди на него, каков! Что твой замполит. Нынче-то я, Славка, на законном основании. Письмо из дому пришло. У моего Андрюхи пацан родился. Вишь, как повернулось-то! Мать прописала, нашей, федосовской, породы пацаненок. Ну Андрюха! Ну, зверь мужик! Вишь, какое дело, Славка. Так что ты зря на меня так. На законном основании, с радости, пол-литра я взял.
— Может быть, может быть. — У Митьки было такое счастливое лицо, что не хотелось портить ему настроение. — У меня, между прочим, тоже есть новости. Завтра перебираемся в Арменикенд, в клинику профессора Ислам-заде.
Медаль «За взятие Будапешта» учреждена 9 июня 1945 года. При сражении за Будапешт, столицу Венгрии, советские войска совершили сложный манёвр — окружили город, в котором находилась огромная гитлеровская группировка, уничтожили её и окончательно освободили венгерский народ от фашистского гнёта.
Иван Александрович Ильин вошел в историю отечественной культуры как выдающийся русский философ, правовед, религиозный мыслитель.Труды Ильина могли стать актуальными для России уже после ликвидации советской власти и СССР, но они не востребованы властью и поныне. Как гениальный художник мысли, он умел заглянуть вперед и уже только от нас самих сегодня зависит, когда мы, наконец, начнем претворять наследие Ильина в жизнь.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Граф Савва Лукич Рагузинский незаслуженно забыт нашими современниками. А между тем он был одним из ближайших сподвижников Петра Великого: дипломат, разведчик, экономист, талантливый предприниматель очень много сделал для России и для Санкт-Петербурга в частности.Его настоящее имя – Сава Владиславич. Православный серб, родившийся в 1660 (или 1668) году, он в конце XVII века был вынужден вместе с семьей бежать от турецких янычар в Дубровник (отсюда и его псевдоним – Рагузинский, ибо Дубровник в то время звался Рагузой)
Лев Львович Регельсон – фигура в некотором смысле легендарная вот в каком отношении. Его книга «Трагедия Русской церкви», впервые вышедшая в середине 70-х годов XX века, долго оставалась главным источником знаний всех православных в России об их собственной истории в 20–30-е годы. Книга «Трагедия Русской церкви» охватывает период как раз с революции и до конца Второй мировой войны, когда Русская православная церковь была приближена к сталинскому престолу.
Написанная на основе ранее неизвестных и непубликовавшихся материалов, эта книга — первая научная биография Н. А. Васильева (1880—1940), профессора Казанского университета, ученого-мыслителя, интересы которого простирались от поэзии до логики и математики. Рассматривается путь ученого к «воображаемой логике» и органическая связь его логических изысканий с исследованиями по психологии, философии, этике.Книга рассчитана на читателей, интересующихся развитием науки.
В основе автобиографической повести «Я твой бессменный арестант» — воспоминания Ильи Полякова о пребывании вместе с братом (1940 года рождения) и сестрой (1939 года рождения) в 1946–1948 годах в Детском приемнике-распределителе (ДПР) города Луги Ленинградской области после того, как их родители были посажены в тюрьму.Как очевидец и участник автор воссоздал тот мир с его идеологией, криминальной структурой, подлинной языковой культурой, мелодиями и песнями, сделав все возможное, чтобы повествование представляло правдивое и бескомпромиссное художественное изображение жизни ДПР.