Голос крови - [162]

Очередное телепатическое сообщение для Амелии ухает в бездну, где и пропадает за ненадобностью.

На здоровье!

Как раз когда Сергей Королев, заехав за Магдаленой на своем «Астон-мартине», везет ее ужинать в Холлендейл, Нестор с Джоном Смитом паркуются в квартале, где царит полная разруха. Столько окон, заколоченных железными листами, Нестор в жизни своей не видал. Эту часть города под названием Винвуд, где некогда над старыми угодьями и садами веял зефир, а теперь интересующий их Игорь завел художественную студию с телефоном, зарегистрированным в «Желтой книге», они с Джоном воспринимают по-разному. Винвуд граничит с Овертауном, и Нестор смотрит на него глазами копа: убитая промзона с полуразваленными пакгаузами, не подлежащими восстановлению… так же, как и этот пуэрториканский крысятник с мелким ворьем. А вот Джон видит в нем любопытный социальный феномен Майами конца века… «артистический квартал». Они как грибы растут! СоХо в Нью-Йорке… СоВа в Бостоне… Даунсити в Провиденсе, штат Род-Айленд… Шоко-Слип в Ричмонде, штат Вирджиния… И все по одной схеме. Какой-нибудь предприимчивый застройщик скупает землю со старыми развалюхами, а потом созывает художественную братию… талантов или нет, без разницы… предлагает ей лофты по смешным ценам… главное, пусть все знают, что возник новый квартал для богемы, и через три года, а то и меньше… посторонись, народ попер!.. хлынут толпы образованных состоятельных людей, ностальгирующих по классовому дну и жаждущих вдыхать запахи Искусства и высоких ценностей посреди общего убожества. В Винвуде даже пальмы смотрятся богемно… какие-то потрепанные, убогие. А этим другого и не надо. Зачем им красивые аллеи, обсаженные величавыми деревьями, которые не струят Красоту над мерзостью запустения?

Нестор и Джон Смит поднимаются грузовым лифтом в студию под крышей трехэтажного склада, переоборудованного в кондоминиум. Все лифты здесь грузовые, а в лифтерах – мрачные неразговорчивые мексиканцы. Этим нелегалам меньше всего хочется привлекать к себе внимание. Что до ностальгирующих по всякой мерзости, то они полюбили грузовые лифты, несмотря на их допотопную громоздкость и медлительность, за все ту же ауру… надрывный вой лебедки, пытающейся преодолеть инерцию… каменные лица лифтеров. Нестор держит в руках цифровую камеру, оснащенную всякими измерителями и приспособлениями, каких он сроду не видел. Он поднимает ее перед собой, как головоломку.

– И что мне с этим делать? Я даже не знаю, куда надо смотреть.

– Никуда не надо, – успокаивает Джон. – Увидишь вот здесь картинку – нажмешь на кнопку. Можешь вообще забыть про картинку, просто жми на кнопку. Все, что от тебя требуется, это легкий шум. Ты должен производить впечатление фотографа.

Нестор качает головой. Его бесит, когда он не понимает, что делает… и его бесит, что не он, а Джон Смит руководит операцией, пусть даже в доме престарелых у него неплохо получилось. Это Смит настоял на фальшивой камере! Он позвонил Игорю по указанному в справочнике телефону и, представившись репортером из «Геральд», сказал, что редакция поручила ему сделать материал о всплеске интереса к реалистическому искусству в Майами и что он обращается к Игорю как к известному специалисту в этой области. У того взыграло тщеславие, и ему так захотелось выйти из тени, что он сразу поверил, притом что его работы засветились всего на двух выставках, к тому же малозамеченных. Да и ни о каком таком «всплеске» говорить не приходится. Если на то пошло, никакого редакционного задания Смит не получил, и фотографа ему бы никто не дал. Впрочем, сейчас он и сам не хочет лишний раз светиться. Рановато. Сначала надо собрать факты.

Черт, даже подняться наверх без заморочек не получается. Лифт тяжело дергается… Мексиканец вертит движок взад-вперед, чтобы выровнять уровни кабины и этажа. Ностальгирующие по всякой мерзости обожают эту дерготню… вот она, реальность… Еще двери не открылись, а в нос уже ударило скипидаром! Кое-кому этот запах, может, не нравится, но попробуй что-нибудь сказать. Ясно же, что в лофтах работают художники, а где художник, там и скипидар. Ты в артистическом квартале, дружище! Так что принимай как должное и считай, что это дух высокого искусства посреди всякой мерзости.

Игорь открывает им дверь – и сразу становится ясно, что для него, совершенно непубличного человека, происходит во всех отношениях историческое событие. Улыбка до ушей. Распахнутые руки, готовые заключить сразу двоих в медвежьи объятья. Не хватает только огромных нафиксатуаренных усов а-ля Сальвадор Дали.

– Добро пожаловать! – кричит он по-русски, а затем переходит на английский: – Прошу! Входите! Входите!

Ну и голосина! С этими «хо, хо» он дыхнул им в лицо перегаром. Игорь оказывается крупнее, шире в груди и пьянее, чем запомнился Нестору в «Горшочке меда». И одет он как настоящий художник! Черная шелковая рубашка «с искрой» нараспашку, с закатанными по локоть рукавами, выпущена из таких же черных в облипочку джинсов, призванных немного утянуть талию.

Из прихожей они попадают в огромную кухню, по меньшей мере сорок на двадцать, и потолок под четырнадцать футов, со здоровыми казенными складскими окнами. Даже сейчас, около четырех дня, все рабочее пространство заливает солнечный свет… мольберты, железные столики, стремянка, куски брезента… все то, что они видели в его студии в Холлендейле. Не успевает Нестор толком осмотреться, как хозяин с криком «Хэээээээй!» встряхивает его правую руку так, что, кажется, вывихнул в суставе, а затем хлопает по плечу, что на языке мужчин означает: «Мы ж с тобой, кореш, пуд соли съели».