Голос из толпы. Дневниковые записи - [26]

Юрка краснеет, бормочет:

– Меньше тысячи рублей в подарок не беру.

Став комсоргом, пока еще не приказывает: мол, завтра ты должен сдать зачет, а только предлагает это сделать. И к каждому по отдельности подойдет, не кричит на всю аудиторию, как прежде Герваш: «Кто завтра сдавать будет?»

Саранцев по уму, развитию ниже многих, над кем поставлен. Его плюс: сразу признал, что он один ничего не сделает, обратился за помощью к коллективу. Поэтому у него создался определенный авторитет. В общем, опора на коллектив придала ему силы. Саранцев вырос.

Вот, например, первое его профсоюзное собрание. Сидим вместе, я ему шепчу: «Ну, начнутся сейчас излияния». – «Без разговоров, Слава, нельзя», – сказал примирительным тоном. А недавно сам говорил так же, как я!

Дали слово ему, комсоргу. Встал, начал повторять то, что уже говорили. Говорит нескладным языком, не находит слов. Раз остановился и шепчет про себя: «Ну, как…» Подсказали ребята. Руками ломает, мнет стол.

Употребляет неверные в политическом отношении выражения вроде: «Профорг нужен для чего? Для треугольника. Должен быть в коллективе треугольник. И чтобы этот треугольник работал» («треугольник»: комсорг, профорг, староста). Когда присутствующие на собраниях нашей группы представители партбюро что-то говорят, он с места вслух, обрывками даже не фраз, а слов поддакивает, но никто, кажется, на это внимания не обращает.

…Один из нас опоздал на первый час занятий, так после занятий Саранцев вдруг восклицает: «Подождите, ребята! Ты почему опоздал?» И стал говорить с гневом, с чувством, иногда только сбиваясь.

…Сегодня почти никто не приготовил домашнего задания. И он, Саранцев, немного понурясь, прошептал: «Я тоже не успел».

Тогда Ирина Владимировна стала спрашивать его по прошлому материалу; кое-что можно было ответить, но он нарочно путался, не находил слов, всем видом показывая, что раз он, комсорг, не приготовил, то не достоин снисхождения, не хочет выпутываться за счет старых знаний.

…Хмуро, изредка поглядывает назад: не занимается ли на занятии кто-нибудь посторонними делами. Увидел, что Люся читает книгу, тихо свистнул ей сквозь зубы: убери, мол. Но этот случай не характерен для него.

Его новый метод: «Я не буду с тобой ругаться, пусть группа скажет…» И выдает теперь умные вещи:

– Ты здесь на работе. Попробовал бы ты с работы сбежать! А почему с лекции сбежал?

– Рудик больной? А я откуда знаю? Надо было к доктору идти. А если он домой уйдет, то легче ему дома не станет. А то, видите ли, отсидел четыре часа, а двух не смог.

Но здесь он срезался. Почти все, и Женя в первую очередь, утверждали, что Рудик действительно болен. Тогда Саранцев стал кричать:

– Я Рудьку знаю! Врет он, ничего он не болен.

Я предложил прекратить спор:

– И чего кричать? Спор не по существу.

– Да, надо прекратить. Рудика же нет здесь, – воспользовался он моментом.

В среду было собрание-летучка. Сами, без куратора, организовали политчас. Кошкин докладывал. Потом бурно решали вопрос о культпоходах: в какой театр пойдем. Как с будущей стипендии соберем на культпоходы сразу по 30 рублей. Какую новинку литературы будем читать, разбирать. Саранцев (не как Вадим, который своим умом брал, сам за всех решал) как бы синтезирует все, что говорят ребята. Зато там, где видит неправду, и сам выступает. Страстно, гневно, путано. Но все же он ориентируется на Вадима и на собраниях нередко его спрашивает: «Как Вадим?..» И ходят они вместе.

Вот такой случай. Коробовичу дали задание проверить в понедельник, кто как читает газеты – между перерывами. Наступает понедельник. Проходит пять часов. Осталась одна перемена.

– Ты что не проверяешь, Короб? – сурово и со своим обычным грозным видом спрашивает Саранцев.

Короб вспылил:

– Откуда ты знаешь? Может, я хотел на последней перемене проверить.

Разгорелась перебранка. Вмешались Герваш, Пасечников, Вадим.

Потом Саранцев вспомнил о курсовой работе Коробовича:

– Ты мне говорил, что не думаешь о курсовой…

– Не говорил я этого тебе! – рубит Короб.

И Саранцев задыхается в возмущении, слова застревают в горле, он не знает, что ответить на такую наглую ложь. Заикаясь, машет руками.

А Короб:

– Я этого не мог говорить, потому что еще утром думал делать курсовую работу.

Ну, кто Коробу поверит? Видно: врет и аргументы в оправдание приводит глупые… Оба в конце концов дают честное комсомольское слово… Выступает Рудик и заявляет:

– Кто-то из них не прав. Значит, кто-то дал нечестное комсомольское слово. А это что значит? Надо выяснить!

В разговор вмешивается Кошкин и заминает вопрос о комсомольском честном слове, ибо знает, что это значит, какие могут быть последствия, и тем самым «спасает» положение. А Короб, дурак, стал корить Саранцева, что тот в прошлом году, не будучи комсоргом, срывался с лекций и при этом говорил: «Я не приду на лекцию». И не приходил… Саранцев тушуется от этих слов, бормочет что-то.

Наконец как комсорг Юрка дошел до того, что в группе полуразлад: можно не записывать лекции, можно даже заниматься потихоньку посторонними делами. Но прогуливать нельзя!

Обстановка в группе безрадостная. Валя ни с кем не здоровается. Андрей ходит хмурый, ни на кого не смотрит. Юрка Короб и Калинин не заметны, не слышны.