Голое небо - [6]

Шрифт
Интервал

Четко делают заноски,
Ударяя лист о лист.
Ветер звучен, как виоли,
Быстро ветка ветку бьет,
Ах, двойные кабриоли,
Замирающий полет.
А кругом — партер зеленый,
Рукоплещущий травой,
Льется щебет умиленный
С галереи голубой.
1923

Танец с шарфом

Прозрачна музыка. Рокочут арфы,
Плывут смычки и легкий, легкий стон
Ласкает слух. А я, играя шарфом,
В воздушном вихре снова вознесен.
Я тайной танца сладостно владею,
Я зарываюсь в мягкую спираль,
И мановением руки развею
Любую старую печаль.
И нет воздушней моего удела,
И шепчет дух мой телу: «Перестань
Себя считать лишь мускулистым телом,
Ты — музыкой колеблемая ткань».
1924

Королева Лебедей

Знаем, что не чудо вдохновения,
А спокойный, царственный расчет —
Это лебединое кружение,
Этот замирающий полет.
Только нас совсем не заморозили,
Хоть и веют снегом чистоты
Ваших танцев в Лебедином Озере
Безупречно тонкие черты.
Даже мимолетной и нечаянной
Нет улыбки на лице немом,
Но восторгом пламенным венчаем мы
Лебедя с высоким холодком.
1924

Сонетный экзерсис

Я так люблю вечерний тонкий дым,
И нескончаемый узор его полета,
Когда воздушная пьяней дремота,
А он, танцующий, — неутомим.
И словно декорация над ним
Закатная сияет позолота,
И дивно сочетанье переплета
Лиловых линий с фоном золотым.
И только мы, не улетая к ним,
За турами, которым нету счета,
Мечтательнее, пристальней следим,
Как и мечты, легко танцуя что-то
Старинное и легкое, как дым,
Нам создают иллюзию полета.
1924

Неудавшийся полет

Ну что ж, улыбкой просиять
И я сумел, но мне труднее было
И делать верно туры, и взлетать,
И реять медленно и легкокрыло.
И потому, что я горел в огне
Неповторяемого вдохновенья,
Удача подлинная чудилася мне,
Но горько было отрезвленье.
И как среди невидимых тенет
Испуганное тело заметалось.
О, неудавшийся полет!
А грубая толпа смеялась.
1923

СТИХИ ОБ ЭЛЛАДЕ

«Тревожны мы. Нам прошлого не надо…»

Тревожны мы. Нам прошлого не надо.
Воспоминаний бледны голоса.
Но до чего же нам покой Эллады
Напоминают эти небеса!
Родное море — голубое благо,
И ветер, ветер — пение стихов,
И медленная цепь Архипелага
Невозмутимо белых облаков.
1927

«Ты мне всего, всего милей…»

Ты мне всего, всего милей,
О рае ты — воспоминанье,
Ты — радостное обещанье
Любви и мира на земле.
Мне счастья лучшего не надо,
Когда ты говоришь со мной,
А в голубых глазах покой
Возлюбленной моей Эллады.
1927

«Мой голос капризен и тонок…»

Мой голос капризен и тонок,
Мой жребий позорно-нелеп,
И я только слабый ребенок
На пиршестве мощных судеб.
Я знаю, что век мой — великий,
Что он закалился в бою,
Но я только песню мурлыкал,
Негромкую песню мою.
Мне вашего знанья не надо:
Ведь скучно оно и мертво,
И детское счастье Эллады
Мне нравится больше всего.
1927

«Я говорю о счастье и покое…»

Я говорю о счастье и покое,
О синем времени и дальней Трое
И об ее пологих берегах.
Прибой волны — и снова, как тогда,
Разумно, счастливо и мирно,
Мы любим жизнь и строим города
И мы железные пасем стада
На вольных пастбищах всемирных.
1926

СТИХИ ОБ ИСКУССТВЕ

История и современность

Мы темные и буйные сыны
Той матери, чье имя современность,
А для нее — сомнительная ценность
И ваши выдумки, и ваши сны,
И это кружево певучих строф —
Ненужные развеянные крохи
Нам чуждых песнотворческих пиров,
Наследие забытых мастеров,
Последний луч отверженной эпохи.

Новые поэты

Мы упорные рабочие и поэты,
Из тяжелых камней строим поэмы,
Облекаем звезды и планеты
В эмпирические брони — системы.
Наши формулы о материи измеренной
Заплетаем мы утонченным неводом,
Погружаем все уверенней и уверенней
В океане отдаленном и неведомом.
1918

«Все говорят: искусство не игра…»

Все говорят: искусство не игра,
Нам праздное волненье надоело,
И что теперь поэты? Мастера
Упрямые, с душой оледенелой.
Да, я люблю творенья мастеров,
Но думаю, что радости и муки
Соткут узоры самых лучших строф
И самые изысканные звуки.
И если только блеск и красота
Стихи мои, и нет в них искр горячих,
Я буду ждать, сурово сжав уста,
Биеньем сердца созданной удачи.

«Коснися легкой кистью полотна…»

Коснися легкой кистью полотна,
Коснись резцом прекрасного металла,
И будет то, что пламенем металось,
Вдруг заморожено на времена.
Да, я люблю тот вестовой флажок
На улице, где бешеная скорость,
Взовьется он, — и не летят моторы
И буйства мерного не бьется ток.
И я познал: искусство — не любовь,
И не призыв, не жадное движенье,
И флаг его — лишь флаг успокоенья,
Что тормозит в кипучем сердце кровь.

Зима истории

Зима истории сурова,
Еще весны не пробил час,
И тучность снежного покрова
Еще отягощает глаз.
О, как противны мне сугробы
Холодной косности и злобы!
Ведь я веселый, я сквозной,
Совсем как раннею весной
Зеленоватый пух лесной.
1922

Пес

Тупыми жалкими глазами
Смотрю я нежно на тебя,
Твое могущество любя,
Мой страшный, мой большой хозяин.
Служу тебе, я — верный пес,
И пусть меня ты плетью трогал,
Но и до смертного порога
Я преданность мою донес.
1925

«Мне хочется опять…»

Мне хочется опять,
Как в летний день веселый
Мед собирают пчелы,
Созвучья собирать.
Как улья — строфы, длинный
Однообразный ряд,
И губы жадные лишь говорят
Неугомонной музыкой пчелиной.
1925

«Я поэт, я дыма бесполезней…»

Я поэт, я дыма бесполезней,
Я нежней фиалок и мимоз,
Но неизлечимые болезни
Беспощадно мучают мой мозг.
А с какою тайною любовью

Рекомендуем почитать
Коды комического в сказках Стругацких 'Понедельник начинается в субботу' и 'Сказка о Тройке'

Диссертация американского слависта о комическом в дилогии про НИИЧАВО. Перевод с московского издания 1994 г.


«На дне» М. Горького

Книга доктора филологических наук профессора И. К. Кузьмичева представляет собой опыт разностороннего изучения знаменитого произведения М. Горького — пьесы «На дне», более ста лет вызывающего споры у нас в стране и за рубежом. Автор стремится проследить судьбу пьесы в жизни, на сцене и в критике на протяжении всей её истории, начиная с 1902 года, а также ответить на вопрос, в чем её актуальность для нашего времени.


Словенская литература

Научное издание, созданное словенскими и российскими авторами, знакомит читателя с историей словенской литературы от зарождения письменности до начала XX в. Это первое в отечественной славистике издание, в котором литература Словении представлена как самостоятельный объект анализа. В книге показан путь развития словенской литературы с учетом ее типологических связей с западноевропейскими и славянскими литературами и культурами, представлены важнейшие этапы литературной эволюции: периоды Реформации, Барокко, Нового времени, раскрыты особенности проявления на словенской почве романтизма, реализма, модерна, натурализма, показана динамика синхронизации словенской литературы с общеевропейским литературным движением.


«Сказание» инока Парфения в литературном контексте XIX века

«Сказание» афонского инока Парфения о своих странствиях по Востоку и России оставило глубокий след в русской художественной культуре благодаря не только резко выделявшемуся на общем фоне лексико-семантическому своеобразию повествования, но и облагораживающему воздействию на души читателей, в особенности интеллигенции. Аполлон Григорьев утверждал, что «вся серьезно читающая Русь, от мала до велика, прочла ее, эту гениальную, талантливую и вместе простую книгу, — не мало может быть нравственных переворотов, но, уж, во всяком случае, не мало нравственных потрясений совершила она, эта простая, беспритязательная, вовсе ни на что не бившая исповедь глубокой внутренней жизни».В настоящем исследовании впервые сделана попытка выявить и проанализировать масштаб воздействия, которое оказало «Сказание» на русскую литературу и русскую духовную культуру второй половины XIX в.


Сто русских литераторов. Том третий

Появлению статьи 1845 г. предшествовала краткая заметка В.Г. Белинского в отделе библиографии кн. 8 «Отечественных записок» о выходе т. III издания. В ней между прочим говорилось: «Какая книга! Толстая, увесистая, с портретами, с картинками, пятнадцать стихотворений, восемь статей в прозе, огромная драма в стихах! О такой книге – или надо говорить все, или не надо ничего говорить». Далее давалась следующая ироническая характеристика тома: «Эта книга так наивно, так добродушно, сама того не зная, выражает собою русскую литературу, впрочем не совсем современную, а особливо русскую книжную торговлю».


Вещунья, свидетельница, плакальщица

Приведено по изданию: Родина № 5, 1989, C.42–44.


Милосердная дорога

Вильгельм Александрович Зоргенфрей (1882–1938) долгие годы был известен любителям поэзии как блистательный переводчик Гейне, а главное — как один из четырех «действительных друзей» Александра Блока.Лишь спустя 50 лет после расстрела по сфабрикованному «ленинградскому писательскому делу» начали возвращаться к читателю лучшие лирические стихи поэта.В настоящее издание вошли: единственный прижизненный сборник В. Зоргенфрея «Страстная Суббота» (Пб., 1922), мемуарная проза из журнала «Записки мечтателей» за 1922 год, посвященная памяти А.


Темный круг

Филарет Иванович Чернов (1878–1940) — талантливый поэт-самоучка, лучшие свои произведения создавший на рубеже 10-20-х гг. прошлого века. Ему так и не удалось напечатать книгу стихов, хотя они публиковались во многих популярных журналах того времени: «Вестник Европы», «Русское богатство», «Нива», «Огонек», «Живописное обозрение», «Новый Сатирикон»…После революции Ф. Чернов изредка печатался в советской периодике, работал внештатным литконсультантом. Умер в психиатрической больнице.Настоящий сборник — первое серьезное знакомство современного читателя с философской и пейзажной лирикой поэта.


Мертвое «да»

Очередная книга серии «Серебряный пепел» впервые в таком объеме знакомит читателя с литературным наследием Анатолия Сергеевича Штейгера (1907–1944), поэта младшего поколения первой волны эмиграции, яркого представителя «парижской ноты».В настоящее издание в полном составе входят три прижизненных поэтических сборника А. Штейгера, стихотворения из посмертной книги «2х2=4» (за исключением ранее опубликованных), а также печатавшиеся только в периодических изданиях. Дополнительно включены: проза поэта, рецензии на его сборники, воспоминания современников, переписка с З.


Чужая весна

Вере Сергеевне Булич (1898–1954), поэтессе первой волны эмиграции, пришлось прожить всю свою взрослую жизнь в Финляндии. Известность ей принес уже первый сборник «Маятник» (Гельсингфорс, 1934), за которым последовали еще три: «Пленный ветер» (Таллинн, 1938), «Бурелом» (Хельсинки, 1947) и «Ветви» (Париж, 1954).Все они полностью вошли в настоящее издание.Дополнительно републикуются переводы В. Булич, ее статьи из «Журнала Содружества», а также рецензии на сборники поэтессы.