Голодная степь - [103]

Джабаров принес хлопок, с которым Рип ходила в райком. Рахимбаев внимательно рассмотрел его, потом взял Гаяс.

— Сырой на вид и на руку,  — сказал Рахимбаев, и грустным сделалось его лицо.  — Очередной перегиб на хлопкозаготовках… Когда приезжает Бекбулатов?

— С десятичасовым. Позвоним ему в половине одиннадцатого. ЧП есть ЧП, откладывать не надо.

— А мне кажется,  — заговорил Гаяс,  — беспокоить его так поздно не нужно. Давайте встретим на станции, переговорить не долго. А что? Всем вместе, дело серьезное! Кима, Нурзалиева и Ташкулова возьмите, меня тоже…  — Как и всегда, веские, с достоинством произносимые слова убедили Джабарова и Рахимбаева.

— Много не будет?  — взглянул парторг на директора.  — Не покажется Джуре Каюмовичу, будто жаловаться коллективно пришли?  — И сам себе ответил: — Не покажется. Ты прав, Гаяс. Я буду настаивать — вопрос о поступке Айтматова поставить на бюро. Да есть и еще что вспомнить… Я вспомню.

— Об этом случае я буду говорить у нас на партийном собрании,  — решил Гаяс, кончая курить.  — Гулян наша работница!

— О собрании после подумаем, давайте работать,  — предложил, направляясь к тискам, Рахимбаев.

Горбушин слышал этот разговор. Он невольно задумался о Рип, вспомнив, как непреклонно она разговаривала с раисом и колхозницами на поле.

63

И вот вокзал. Едва поезд остановился и пассажиры вышли из вагона, Джабаров, Рахимбаев, Ким, Гаяс, Нурзалиев и Ташкулов подошли к Бекбулатову, встретившему их веселым восклицанием:

— Целая партгруппа! Куда это?!

Дальше отправился поезд, и разошлись пассажиры, а семеро мужчин стояли на перроне, чуть отойдя в сторону, дымя папиросами, никак не могли наговориться. Бекбулатову было неловко. В случившемся в райкоме партии он почувствовал и свою вину. Его отношения с Айтматовым никогда не строились на равных прежде всего потому, что Дилдабай Орунбаевич был старым руководителем, все новое в партийной работе не очень-то и хотел понимать. Учить же его, шестидесятилетнего, он, тридцативосьмилетний, не решался. Так оно и пошло. Айтматов говорил ему «ты», и часто с покровительственными нотками; Бекбулатов ему — «вы».

С вокзала он намеревался ехать домой, рабочий день кончился. Но поехал в райком, зная, что ранее полуночи Дилдабай Орунбаевич домой не уходит.

— Добрый вечер!  — войдя в кабинет второго, сказал он.

— Джура Каюмович… Сейчас приехал?

— Только что.  — Бекбулатов сел к столу, положил на него портфель, на портфель шляпу, провел ладонью но волосам, как бы снимая усталость. Он надел очки и стал казаться старше.

Беседу начал Айтматов:

— Ну, так хорошо нас поздравили за третье место?

— Хорошо… Возразить нечего было. Все отчитывались о ходе уборки и сдаче урожая, пришлось и мне. Много внимания, больше, чем обычно, уделялось борьбе за качество уборки, за качество посевов и, разумеется, за максимальную сохранность хлопка.

— Эта тема возникла в прениях?

— Секретарь обкома поднял, и довольно резко. Заявил, что вопросам качества в хлопкопромышленности придается должное внимание только при посевах хлопчатника, а когда он вырастет, его тащат с поля как попало, лишь бы утащить.  — Бекбулатов достал из портфеля записную книжку, раскрыл ее.  — Вот данные за прошлый год, приведенные секретарем обкома, запишите, пожалуйста, Дилдабай Орунбаевич… Волокно, закупленное, как и всегда, по самым высоким ценам, из-за всяческих его недостатков, допущенных некачественной работой приемщиков, принесло государству убытков на один миллион сто пятьдесят тысяч рублей.

— Такие убытки ежегодно списывают все хлопкосеющие республики. Давай дальше.

— Вы бы все-таки записывали… Секретарь обкома просил нас записать эти данные… Запишите и вы, на днях будем говорить о них на бюро.

Айтматов достал из стола бумагу, карандаш, начал записывать. Бекбулатов курил, ожидая, когда он запишет.

— Дальше… Из всего хлопка, заготовленного в нашей республике в прошлом году первым сортом, переведено во второй сорт по разным недостаткам его и болезням восемнадцать целых и девять десятых процента… Считайте: без малого пятая часть переведена из первого сорта во второй, разумеется после того, как государство закупило его у нас первым сортом… Из второго сорта по тем же причинам переведено в третий сорт двадцать девять целых и четыре десятых процента… Записали? Иначе говоря, почти уже треть всего закупленного вторым сортом переведена в третий сорт… А из всего закупленного третьим сортом переведено в четвертый восемнадцать целых и семь десятых процента… И так далее… Продаем государству за один сорт, но он оказывается другим, более низким. Убытки, наносимые государству такой некачественной работой, исчисляются огромными суммами… Ваше мнение?

— А что оно изменит?  — равнодушно спросил, поднимая от стола голову, Айтматов.  — Я одно хорошо знаю, проработав в райкомах около двадцати лет: в других наших республиках, не обладающих столь большими посевными площадями, как наши, узбекские, этих переводов хлопка из одного сорта в другой бывает еще больше, чем у нас. Эти переводы происходят, как ты знаешь, главным образом из-за согревания пахты, которая и во всем мире, вспомним кстати, согревается с тех пор, как человечество носит одежду из хлопка. Мы-то с тобой что можем сделать? Науку надо брать за бока, пусть она скорее подскажет практикам выход из тысячелетнего тупика!