Голодающее крестьянство. Очерки голодовки 1898-99 года - [32]

вляли, без сомненія, пріезжіе из Петербурга, Москвы и других городов Россіи. В числе этих лиц были студенты различных учебных заведеній, слушательницы разных высших курсов, дамы и барышни „из общества" и т. д.

Позволю себе назвать хотя некоторых из этих лиц. Тут, между прочим, были студенты Московскаго университета Хренников и Лебедев, жена петербургскаго врача г-жа Эдельсон, интеллигентная барышня из г. Луганска А. С. Савич, слушательница курсов Лесгафта г-жа Роговина, А. И. Успенская, урожденная Засулич, дочь покойнаго редактора-издателя „Недели" Н. П. Гайдебурова, дочь известнаго профессора и писателя Н. Н. Вагнер и многіе другіе...

Доехав до Волги и переночевав в усадьбе земскаго деятеля Н. А. Шишкова, мы утром переправились на другой берег реки, в г. Симбирск, где находятся пароходныя пристани, чтобы оттуда возвратиться на пароходе в Самару. В Симбирске мы должны были остановиться на день, чтобы повидаться с доктором П. Ф. Кудрявцевым, наведывавшим в то время санитарным бюро Симбирскаго губернскаго земства, и отправить разныя нужныя телеграммы и письма.

Первым моим делом в Симбирске было поехать на телеграф, чтобы отправить подробную телеграмму в Москву, в редакцію „Русских Ведомостей" о том, что мне пришлось видеть во время моей поездки. Привожу здесь точный текст этой телеграммы:

„Только - что объехал Ставропольскій уезд, вместе с заведующим санитарным бюро губернскаго земства доктором Граном. Посетили больницы, устроенныя для цинготных больных, осмотрели столовыя и пекарни. Медицинскій персонал, работающій на местах, всюду констатирует огромное увеличеніе цынги за последнія две-три недели. В некоторых местах число цынготных увеличилось за это время вдвое, втрое и даже вчетверо. Число цынготных больных, которым оказывается медицинская и продовольственная помощь, доходит в Ставропольском уезде до 5.000 человек. Всех же больных цынгою в этом уезде можно считать до 10.000 человек.

„Встречаются больные с тяжелыми формами болезни : со сведенными ногами, с наростами во рту, с язвами на теле, с высохшими, атрофированными руками, истекающіе кровью. Нужда среди населенія растет. Последніе запасы истощены. Крайне необходим приток новых пожертвованій для немедленнаго расширенія продовольственной помощи, для устройства целой сети новых столовых как для детей, так и для взрослых, пораженных цынгою.

„Крестьяне, боясь упустить рабочее время, не оправившись от цынги, бросают больницы, чтобы сейчас же приняться за пахоту и посев. Бывали случаи, когда, обезсиленные болезнью, они падали в поле, вместе с заморенной от безкормицы лошадью. Кроне денежных средств, весьма желательны пожертвованія овощами, медикаментами, бельем.

„Врачи, студенты, фельдшерицы, сестры милосердія, интеллигентныя девушки и дамы, заведующія столовыми, одушевленно работают с ранняго утра

и до поздней ночи. Среди этих лиц много добровольцев, ниоткуда не получающих никакого вознагражденія. Многіе переутомлены от чрезмерной работы. Встречаются примеры замечательнаго самопожертвованія, высокаго нравственнаго подвижничества, невольно вызывающіе чувство самаго искренняго и глубокаго уваженія".

Такова была телеграмма, отправленная мной в. „Русскія Ведомости“. Однако, несмотря на спокойный и сдержанный тон этой телеграммы, несмотря на то, что размеры бедствія, переживавшагося в то время населеніем Ставропольскаго уезда, в ней не только не были преувеличены, а наоборот, скорее уменьшены, — телеграмма эта, в силу цензурных условій того времени, не могла появиться в печати без существенных сокращеній и смягченій.

Лишь после того, как эта телеграмма была урезана и в достаточной степени обезцвечена, она появилась в № 114 „Русских Ведомостей“, от 27 апреля 1899 года... Я привожу этот случай как в высшей степени характерный для выясненія той позиціи, какую заняла русская цензура по отношенію голода. И подобных примеров я мог бы привести целые десятки.

Замалчивать народныя бедствія, всячески скрывать их от общества — всегда входило в программу русской бюрократіи, послушной и усердной прислужницей которой в этом случае всегда была цензура.

Приведенный мани случай показывает, как поступала в данном вопросе московская цензура.

О том, как вела себя местная, самарская цензура—я уже говорил в одной из предыдущих

глав. Цензор самарских газет г. Кондоиди долгое время не позволял даже употреблять в печати таких слов, как „голод", .цынга", „голодающіе" и т. д. Но не многим лучше вела себя и петербургская цензура. В доказательство позволю себе привести хотя один факт.

В издававшемся в то время в Петербурге г-ном Поссе журнале „Жизнь" была напечатана обстоятельная статья молодого литератора С. А. Горюшина, под названіем: „Голод в поселке“. Пользуясь известіями, появлявшимися в печати (несмотря на всю бдительность цензуры!) из разных местностей Россіи, автор нарисовал яркую, но безусловно правдивую картину печальнаго, ужаснаго положенія, в котором находилась русская деревня, благодаря с одной стороны неурожаю, а с другой—той политике, которую усвоила русская администрація в вопросе о голоде.