Голодающее крестьянство. Очерки голодовки 1898-99 года - [30]

— Пожалуйста, берите, берите это вино... Это очень полезно, это необходимо для вас...

Она колебалась. Но затем, очевидно, уступая общим просьбам, взяла бутылку, спрятала ее в свой мешок с медикаментами и, кивнув мне головой, проговорила: „Благодарю вас“.

Д-р Яблонскій, стоя в стороне и смотря на эту сцену, как-то загадочно улыбался,

— Готов держать пари, господа,—уверенно проговорил он,—что это вино немедленно же окажется у цынготных больных... Я знаю это по многим опытам.

Г-жа Ган бросила на него взгляд, в котором чувствовалась укоризна за то, что он так скоро разгадал и так изменнически выдал ея тайный замысел.

Тогда снова все заговорили и запротестовали:

— Нет, нет, вы не должны этого делать!., отнюдь не должны... Вы непременно сами должны пить это вино... Слышите!.. Это вам необходимо, иначе вы заболеете.

Она, улыбаясь, кивала головой, в то время как в ея глазах попрежнему светилась тихая грусть.

Мы входим в женскую цынготную больничку. Обычная обстановка: довольно просторная крестьянская изба с широкими татарскими нарами вдоль стен. Нары унизаны лежащими на них женщинами и детьми разных возрастов. При нашем входе некоторыя из больных пытаются сесть, другія стараются прикрыть свое лицо, но большая часть лежит неподвижно, точно окаменев от изнуренія и боли.

Доктор Яблонскій обращает наше вниманіе на целую семью, пораженную цынгой.

Ужасный вид имеет женщина с распухшим от цынги лицом, с телом, покрытым отеками. Но еще более ужасен лежащій рядом с нею ея пятилетній ребенок, страдающій воспаленіем спинного мозга и в то же время обезображенный цынгой. Тут же рядом лежат и другія дети разных возрастов, но все одинаково бледныя, безкровныя, истощенныя и опухшія...

Нет, у докторов, очевидно, более крепкіе, более привычные и закаленные нервы, чем у нас, обыкновенных смертных, не принадлежащих к этой почтенной корпораціи. Вот они подошли к только-что упомянутой мною группе больных и начинают внимательно ощупывать худыя и дряблыя тела детей, покрытыя опухолями и отеками.

Но нам, простым смертным, не привыкшим

к созерцанію человеческих страданій в таких ярких, кричащих формах и притом в таких огромных дозах, — решительно не под силу подобныя зрелища. К тому же вид больных, страдающих детей-крошек—всегда невыносимо-тяжел. Но еще более удручающим образом действует на вас, конечно, вид детей, заморенных долгим голоданіем, детей, у которых голод отнял их свежесть, их живость, которых он изуродовал и приковал к постели... Бедныя, несчастныя детки!..

Чувствуя на себе неподвижно устремлённые детскіе взгляды, в которых светится немая жалоба и в то же время как бы мольба о помощи, вы невольно начинаете терять присутствіе духа, начинаете задыхаться, так как слезы неудержимо навертываются на глазах, рыданія подступают к горлу и нет сил побороть их. Вы близки к истерике и, чтобы предупредить ея взрыв, спешите выбежать из избы...

Через какіе-нибудь полчаса времени врачи направляются в другую больницу. Кое-как оправившись и успокоившись, вы также идете следом за ними, хотя и знаете, что там вас ждут те же гнетущія впечатленія, которыя так невозможно взвинтили и расхлябали ваши нервы...

В одной из больниц мне, между прочим, удалось видеть г-жу Ган на самой работе. Она смазывала іодом во рту больных цынгой, забинтовывала ноги, на которых виднелись язвы, массажировала опухоли и т. д. При этом она разспрашивала больных, наполовину по-татарски, наполовину по-русски, о состояніи их здоровья, об аппетите и проч. Чуть ли не всех больных она

знала по имени, — очевидно, знала даже их семьи, так как сообщала больным сведенія о их родичах, которых она навешала при обходе крестьянских изб,

Я видел, как прояснялись лица больных, когда к ним подходила молодая фельдшерица. Я видел, как охотно, с каким полным доверіем предоставляли они ей свои распухшія десны, свои сведенныя ноги, свои опухоли и болячки. Во взглядах, которыми они следили за движеніями молодой девушки, светилось такое глубокое чувство благодарности и привязанности!

Это отношеніе чувствовалось и сказывалось во всем; очевидно, оно отражалось и на самой г-же Ган, вызывая в ней известное чувство нравственнаго удовлетворенія. Она подходила к нарам с бодрым, веселым видом, который успокоительно и ободряюще действовал на больных... Дети-татарчонки старались протиснуться к ней. Более здоровые малыши заигрывали с ней, ловили ее за руки, заглядывали ей в глаза, что-то лепетали, улыбались и хихикали...

Здесь я позволю себе сделать маленькое отступленіе, так как мне хочется разсказать еще об одной встрече с г-жей Ган,—встрече, происшедшей в Самаре, спустя год после перваго моего знакомства с нею в Сентемирах. Это было как раз в то время, когда в Самаре вдруг обнаружено было несколько случаев заболеванія какой-то в высшей степени серьезной, опасной и в то же время загадочной болезнью. Случаи закончились смертью, которая наступила очень быстро. Местные врачи, во главе с земским прозектором, доктором медицины, г. Кавецким, признали болезнь за чуму,—настоящую азіатскую чуму.

Началась ужасная горячка. Из Петербурга по телеграфу получались строжайшія предписанія относительно немедленнаго принятія самых решительных мер. Между прочим, было предписано тотчас же изолировать самым тщательным образом губернскую земскую больницу, в которой умерли больные чумой, а также и те дома, в которых они жили перед самой болезнью. Организовался особый комитет из представителей администраціи, города и земства для борьбы с грозной эпидеміей.