Голодающее крестьянство. Очерки голодовки 1898-99 года - [19]

Во время этого разговора вдруг отворилась дверь

и

и оттуда выглянула какая-то женщина, которая позвала г. X. Тот вышел; из сеней доносился женскій голос, что-то взволнованно сообщавшій медику: Минут через пять X. снова вернулся в избу.

— Что такое случилось?—спросил К—ов.

— Приходила хожалка из больницы, говорит. Матвей Алексеев больно плох... должно кончается

— Что с ним? Чем он болен? — спросил д-р Гран.

— По-моему—цынга в тяжелой, запущенной фор-

—сказал X., — и больше ничего... Однако нужно

пойти посмотреть,

и он начал было прощаться, но мы выразили желаніе итти вместе с ним.

Больничка, помещавшаяся в большой крестьянской избе, состояла из двух отделеній: мужского и женскаго. Сначала мы попадаем в женское отделеніе.

Прежде всего невольно бросается в глаза больная женщина с мертвенным цветом лица. Рядом с ней лежит другая—с страшными отеками лица, рук и ног. Как оказывается, она больна уже целые шесть месяцев, следовательно, цынга поразила ее еще в октябре месяце. Опухшія ноги были темносиняго цвета и твердыя, как дерево. Но она больше всего жалуется на рот.

— Во рту не годится... хлеба не могу есть, — с трудом объясняет она нам.

В женском же отделенія помещаются маленькія дети, также больныя цынгой... Вид этих крошек, обезсиленных цынгой, которая сделала их вялыми и неподвижными, страшно щемит сердце...

Но мы спешим в мужское отделеніе, где, по словам К—ова, кроме Матвея Алексеева, лежат еще крестьяне Соболевы с необыкновенно тяжелыми формами цынги,

— Вот Матвей Алексеев!—говорит г. X-, останавливаясь около крестьянина средних лет, хорошаго роста, который неподвижно, как пласт, лежит на нарах.

Заглянув в лицо больного, мы в ужасе останавливаемся перед ним. Боже, что сделала с ним цынга! Восковое, как у мертвеца, лицо отекло и распухло до такой степени, что правый глаз совсем не был виден, так как он исчез в опухоли. Побелевшія губы невероятно распухли, особенно верхняя, которая стала толщиной с руку средняго человека. Цынга буквально стерла образ человеческій с лица этого несчастнаго. Рот быт раскрыт, но зубов не было видно, так как они совершенно исчезли в нависших, воспаленных деснах. Из десен безпрерывно сочилась кровь, стекая на бороду, которая вся была смочена кровью. Он лежал, не шевелясь, и был настолько слаб что хожалки решили, что он „кончается“, и побежали за доктором...

Тут же на нарах, неподалеку от Матвея Алексеева, лежали двое крестьян Соболевых, из которых у одного была контрактура ног, а у другого бросались в глаза совершенно высохшія, безпомощно висевшія руки. Твердыя, точно выточенныя из кости или дерева ноги перваго Соболе были сведены в колене почти под прямым углом так что он не имел никакой возможности ни разогнуть их, ни встать на ноги.

— Пластом принесли в больницу шесть человек,—пояснила нам хожалка и тут же добавила, что Соболевых и женщину с отеками поведывали и причащали, так как не надеялись, что они выживут.

Когда мы выходили из больницы, нас встретили две женщины, которыя обратились к моему спутнику с просьбой помочь им.

— В чем дело?

— Ноги не годятся,—сказала одна из женщин указывая на обвязанныя тряпками ноги.

— А у тебя что?—спросил д-р Гран.

— Рот не годится,—прошамкала другая.

Все это были жертвы цынги, а следовательно и голодовки. Так как потом, при обходе села, цынготные больные то и дело приставали к доктору Грану, то меня заинтересовал вопрос: почему больные ищут совета и помощи у проезжаго врача в то время, когда у них в селе живет постоянный врач, спеціально командированный для борьбы с цынгой. Не считаю нужным скрывать, что при выясненіи этого вопроса, мне, к сожаленію, пришлось услышать немало таких отзывов и разсказов, которые рисовали в довольно непривлекательном свете деятельность медика, командированнаго Красным Крестом в село Ташолку.

Так, между прочим, указывалось на крайне формальное и даже небрежное отношеніе, какое проявлял г. X. к своим паціентам. Люди, заслуживающіе полнаго доверія, разсказывали, что наскоро осмотрев больных, он обыкновенно расточал им советы и наставленія, примерно, в таком роде:

— Вот вам порошки... вот пилюли... принимайте их пред обедом и ужином.

Бедный молодой человек, очевидно, забывал даже, что огромное большинство его паціентов— „голодающіе“, у которых, конечно, не было ни обеда, ни ужина.

Здесь я позволю себе сделать маленькое отступленіе, чтобы разсказать еще об одной своей встрече с г. X. Спустя месяца два после посещенія мною Ташолки судьба снова случайно столкнула меня с ним. Это было в Самаре, в вагоне почтоваго поезда Самаро-Златоустовской железной дороги; я ехал с целью посетить столовыя, открытыя в селах Троицком и Воздвиженке, Самарскаго уезда. Пред самым отходом поезда в вагон второго класса, где я сидел, вошел студент-медик, в котором я тотчас же узнал „дохтура“ г. X. Он выглядел еще щеголеватее, довольнее и самоувереннее, чем во время нашей первой встречи в селе Ташолке.

Мне показалось, что при виде меня молодой медик вдруг как-то смутился. Я слышал, что вскоре после нашего посещенія Ташолки г. X. был куда-то переведен. Быть-может, он приписывал этот перевод тому впечатленію, которое мы вынесли из своего посещенія Ташолки и знакомства с лицами, работавшими в этом селе. Однако очень скоро он вполне овладел собой, подошел ко мне и тотчас же вступил в беседу со свойственной, ему непринуждённостью.