Голод Рехи - [125]

Ломались весла, горели палубы, ветер уносил отчаянные крики пиратов. Откуда бы они ни пришли, дома их лишились хозяев. Море кружилось не хуже пустынных барханов в ураган и так же сливалось с небом. Терялось различие между верхом и низом, своими и чужими.

И в центре всего стоял безумно улыбающийся лиловый жрец. Балахон его летел по ветру, капюшон упал с растрепанных волос. Они поседели. Цвет иссяк, и черты юности исчезали с искаженного гримасой боли и упоения лица. Он улыбался, смеялся и наслаждался силой стихии. Это он вызвал бурю, это он почти в одиночку отбил первое нападение. И не замечал, во что превращается. Такого ждала перепуганная Мирра? Вряд ли.

«Что ты творишь, идиот!» — захотелось крикнуть Рехи, который даже в своем наблюдении с высоты перепугался и машинально зацепился за подвернувшийся высокий шпиль обугленного здания, пожар в котором начался из-за сильного ветра.

— Пощади! Пощади! — твердили то ли уцелевшие враги, то ли оцепеневшие от ужаса воины короля. Смутные тени метались вокруг жреца, а он ничего не слышал. Линии в его руках были уже не водорослями, а синюшно-черными сплетениями выпавших потрохов. Вся выпитая энергия противника ушла в создание бури. Природа охала и стенала, не предполагая, что ее вовлекут в эти страшные человеческие игры.

— Сын мой, ты был слишком жесток! — внезапно послышался бесконечно печальный, но суровый голос. Он звучал отовсюду — из перевернутой морской глубины, из обломков кораблей, из камней разрушенных ветром домов, из каждого закоулка, окропленного кровью содрогавшихся в предсмертных корчах людей.

Лиловый жрец в мгновение ока замер, и судорога скрутила тощую длинную шею. Рехи затих вместе с ним, прижавшись к шпилю башни. Во сне это укрытие не спасло бы, а спрятаться очень хотелось.

— Отец… — с понурой головой смиренно пробормотал лиловый жрец. Он медленно сцепил на груди руки, словно возвращаясь к своему прежнему образу. Ветер постепенно утих, улеглись темные соленые морские валы.

— Ни слова! — вновь раздался голос. И жрец медленно отпустил линии мира. Они растворились легкой паутинкой. Море затихло, будто не случилось лютого шторма. Зато на улицах вновь закипел бой. Пираты лишились возможности сбежать, и едва осознав это, набросились на армию неприятеля с удвоенной силой.

Жрец тоже не остался в стороне: он прыжками помчался к городской стене, защищавшей дворец. Его не останавливали ни летящие со всех сторон стрелы, ни уличные бои. Некоторые он обходил, через другие прорубался с коротким мечом, отнятым у сраженного воина. Еще нескольких опасных стычек он избежал, просто перескакивая по крышам. Рехи отметил, что линии помогли их служителю подняться по отвесной стене.

«Интересно, а я так могу?» — задумался пустынный житель, прикидывая, куда бы ему так же забраться. В первом поединке с Лартом что-то подобное получилось, хотя оба списали такие чудеса на реакцию тренированного тела. Или жрецу помогала предельная сосредоточенность? Он не принимал возражений, не видел помех, ведь во дворце с высокой башни за сражением с ужасом наблюдала его сахарная принцесса. Рехи-то прекрасно понимал это. Когда есть цель, когда невозможно опоздать даже на долю секунды, кажется, что нет ни преград, ни опасностей.

Жрец успел как раз вовремя: первые крючья зацепились за край стены, но он вновь применил линии. Они натянулись и налились кровью, но еще никого не убили.

— Прекрати! — вскричал внезапно голос. И окружающие жреца пираты с воплем зажали уши, из которых потекла вязкая кровь. Голос причинял им невероятную боль. Но, похоже, его обладатель сам страдал. Не праведным гневом звучал этот призыв отца к сыну, а утробным воем раненого ящера.

«Да это же снова Двенадцатый!» — отчетливо осознал Рехи и еще больше устрашился видений. Ему надо было наяву следить за их маленьким лагерем, а из таких снов можно и не выбраться. Оставалась одна надежда на чутье Ларта, потому что при столкновении с Двенадцатым Рехи целиком утрачивал ощущение своего тела.

— Прости, отец, я защищаю этот город.

Лиловый жрец вновь застыл, нерешительно сжимая концы своих длинных плетей-лезвий. Абордажные крючья посыпались спелым стальным урожаем к подножью стены вместе с головами тех, кто их закидывал. Веревки нескольких осадных лестниц распались, как от кислоты. Это случилось по одному лишь велению жреца, по одной его страсти и желанию спасти. Не такому уж преступному.

— Ты должен защищать мир, а не город, — с подлинной скорбью объяснил Двенадцатый. По мнению Рехи, лучше бы не болтал, а сам помог. Хотя в те моменты он не казался опасным безумцем, до которого сложно добраться даже его «создателю» и другому Стражу Вселенной.

— Я защищал Мирру, — сквозь зубы пробормотал лиловый жрец. Он нарушил все законы ради своей любви. Рехи посетила ужасающая догадка: осознанно или под действием порыва жрец выпивал силу не врагов, а своего учителя. Исковерканные линии приносили больше разрушений, но приближали к победе. Шел жрец не из ненависти и жажды уничтожения живого, но за ним стелился кровавый след. Он и не замечал, как много людей на улицах казалось бы беспричинно упало замертво, как много зданий объял огонь. Конечно, все натворили злокозненные пираты, это их вина. Жрец не видел, а Рехи со своего шпиля четко наблюдал картину корчащегося в мучениях города.