Гоголь - [23]

Его теперь уже просят как об одолжении об участии в вечеринке, в чтении литературном. Он принят в компании и в кружки не как наблюдатель, а как заводила и равный. Едва в классе произносится фамилия Яновского, как головы тут же поворачиваются в ожидании шутки, каламбура, весёлого представления, которое разряжает скуку урока. При нём начинают опасаться нести чушь, врать (хотя он сам охотник прихвастнуть), впадать в пафос, декламировать возвышенное. И когда Кукольник, уже в ту пору сочинявший свои трагедии на высокие темы (которые он и писал чрезвычайно высоким слогом), начинал читать их, завывая и закатывая очи горе, о нём говорили: «Возвышенный опять запел!» «Возвышенный» – так прозвал его Гоголь.

«Думаю, удивитесь вы успехам моим, – признается он маменьке, – которых доказательства лично вручу вам.

Сочинений моих вы не узнаете. Новый переворот настигнул их. Род их теперь совершенно особенный. Рад буду, весьма рад, когда принесу вам удовольствие». О каком же удовольствии идёт речь? Об удовольствии веселья: «весна приближается. Время самое весёлое, когда весело можно провесть его», «как весело провели бы мы время вместе», «ещё половина, и я опять с вами, опять увижу вас и снова развеселюсь во всю ивановскую».

Эти заявления подтверждаются делом – текстами самих писем. «Спиридон, т. е. Фёдор Бороздин, – пишет Гоголь, – точно в гусарах и отличный гусар из самого негодного попа. Кто бы думал? – Сам генерал его уважает. – Баранов находится в собственном благоприобретённом и родовом своём поместье; преосторожно, прехитро, преинтересно ловит мух, сажает в баночку, обшивает полотном, запечатывает фамильным потомственным гербом и рассматривает при лунном свете». А вот ещё одно письмо Г. Высоцкому в Петербург: «У нас теперь у Нежине завелось сообщение с Одессою посредством парохода, или брички Ваныкина. Этот пароход отправляется отсюда ежемесячно с огурцами и пикулями, и возвращается набитый маслинами, табаком и гальвою. Семёнович Орлай, который теперь обретается в Одессе, подманил отсюда Демирова-Мышковского[6], которому давно уже гимназия открыла свободный, без препятствий пропуск за пьянство, и по сему поводу пароход совершил седьмую экспедицию для взятия в пассажиры Мышковского, а на место его в гувернёры высадил директорскую ключницу, ростом в сажень с половиною, которая привела было в трепет всю челядь гимназии высших наук Безбородко, пока один Бодян не доказал, что русский солдат чорта не боится, и в славном сражении при Шурше оборотил передние её челюсти на затылок…»

«Но неужели мы должны век серьёзничать, – спрашивает он, как бы оправдываясь, – и отчего же изредка не быть творителями пустяков, когда ими пестрится жизнь наша? Признаюсь, мне наскучило горевать здесь и, не могши ни с кем развеселиться, мысли мои изливаются на письме и забывшись от радости, что есть с кем поговорить, прогнав горе, садятся нестройными толпами в виде букв на бумагу…»

Здесь не только вся будущая фразеология Гоголя и причудливость его образов («мысли садятся буквами на бумагу»), но и определение природы своего дара и его истоков. Вот где начало – забыться в радости, прогнать горе, развеселиться с кем-нибудь.

6

1825 год был годом потрясения не только для Гоголя, но и для России.

Весть о смерти Александра I пришла в гимназию с запозданием. Иван Семёнович Орлай ходил с заплаканными глазами, рассказывали, что, когда ему стало известно о смерти царя, он зарыдал как ребёнок и скрылся в своей квартире. С Александром уходила для Орлая эпоха его молодости. Что-то ждёт и лицей, и Россию, и его самого, считавшегося человеком Александра, выдвинутого им и поставленного в директоры одного из лучших учебных заведений этой необъятной страны?

Не успели умолкнуть слухи о кончине царя, умершего к тому же в отдалённом Таганроге, за тысячу вёрст от столицы и при странных обстоятельствах, как пришла новая весть – на Сенатской площади в Петербурге войска отказались присягать новому императору, и царь обстрелял их пушками. Весть об убитых, захваченных, посажённых под арест соединилась с невероятными новостями из Белой Церкви, находившейся совсем под боком у Нежина, – восстал Черниговский полк, было сражение, арестован подполковник этого полка Сергей Муравьёв-Апостол.

Если сообщение о смерти Александра I застало Гоголя ещё в гимназии, то события под Белой Церковью произошли, когда Никоша был уже на рождественских каникулах в Васильевне. В Нежин он вернулся 16 января 1826 года, тогда, когда восстание Черниговского полка было подавлено и известия об аресте Сергея Муравьёва-Апостола и самоубийстве его брата Ипполита, тоже участвовавшего в «возмущении», дошли до Васильевки и до Кибинец. Особое волнение произвели эти новости в Кибинцах.

В конце ноябре Дмитрий Прокофьевич давал бал, его гостями были братья Сергей и Матвей Муравьёвы-Апостолы и их друг, поручик Полтавского полка Бестужев-Рюмин. Была здесь и сестра Муравьёвых Елена Капнист, жена сына В. В. Капниста Семёна. Бал открылся польским. Неожиданно музыка прервалась, вошёл хозяин и объявил о смерти царя. Как вспоминает присутствовавшая на этом балу С. В. Скалой, реакция братьев Муравьёвых на это известие была поразительной. Чувствовалось, что оно оглушило их, «они как бы сошли с ума». Тут же, едва попрощавшись с гостями, они ускакали.