Гоголь - [147]
«Пожалуйста, переговори с Белинским, – написал он осторожно Н. Прокоповичу, – и напиши мне, в каком он находится расположении духа относительно меня. Если в нём кипит желчь, пусть он её выльет против меня в «Современнике»… Если ж в нём угомонилось неудовольствие, то дай ему при сём прилагаемое письмецо, которое можешь прочесть и сам».
Но Гоголь ошибался, думая, что Белинского и на этот раз «занесло». Речь шла о коренных убеждениях Белинского, какими он жил в последние годы, о его символе веры, который не зависел уже ни от каких личных обид. Гоголь считал, что Белинский обиделся на него за некие «щелчки», как он сам выразился, которые он раздал «восточным, западным и неутральным» в своей книге, за упоминание неких журнальных козлов, которые будто бы не знают, куда вести стада свои.
Но Белинский был не тот, кто из личного оскорбления мог изменить мнение о человеке.
Не сказав о книге Гоголя всего, что бы ему хотелось, он, ослабленный болезнью и тяжким каторжным трудом по журналу, в мае 1847 года выехал на лечение за границу. Денег на лечение не было, деньги собрали друзья. Это была последняя надежда остановить чахотку, которая пожирала его лёгкие.
В Зальцбрунне он томился. Впервые оторвавшись от России, он чувствовал, как ему недостаёт русского воздуха, русской речи, русских споров. Тело его получило облегчение, но душа страдала. И в этот-то момент к нему дошло письмо Гоголя. «Я прочёл с прискорбием статью вашу обо мне… Не потому, чтобы мне прискорбно было то унижение, в которое вы хотели меня поставить в виду всех, но потому, что в ней слышится голос человека, на меня рассердившегося. А мне не хотелось бы рассердить даже и не любившего меня человека, тем более вас, о котором я всегда думал, как о человеке меня любящем. Я вовсе не имел в виду огорчить вас ни в каком месте моей книги. Как это вышло, что на меня рассердились все до единого в России, этого я покуда ещё не могу сам понять… Я думал, что… в книге моей зародыш примирения всеобщего, а не раздора».
Гоголь дипломатничал. Он надеялся своею обидой обезоружить Белинского, вернуть его расположение. Он вместе с тем переносил всё на самолюбие оппонента, считая, что милостивые оговорки насчёт того, что он не имел в виду лично Белинского, раздавая «щелчки» направо и налево, снимут остроту расхождения. Гоголь всё ещё надеялся на своё обаяние и могущество в глазах Белинского.
Но не тут-то было. Белинский принял письмо Гоголя как перчатку, брошенную в лицо. То был вызов на дуэль, на единоборство, в котором уже ни личность Гоголя, ни личность Белинского, как считал великий критик, не имели значения. Одна Россия бросила перчатку другой России.
Белинский с честью её поднял. Ответ Гоголю был составлен в три дня, перебелен, с него была снята копия, и европейская почта понесла его по назначению. Как и гоголевское «письмецо», в которое был посвящён Н. Прокопович (а через него и другие – это было сознательно сделано Гоголем), он был предан огласке. Белинский тут же прочитал его жившему с ним в Зальцбрунне П. В. Анненкову, а когда они вместе с Анненковым приехали в Париж – и Герцену.
Гоголь получил ответ Белинского в Остенде. Тон этого ответа и поднятые в нём вопросы, которые действительно касались уже не только Гоголя и Белинского, но и положения их отечества, положения русской мысли в литературе, заставили Гоголя сесть за пространное объяснение своих взглядов. Вчерне оно было набросано тут же, получив форму опровержений доводов Белинского и отстаивания своей точки зрения по пунктам. Гоголь, по существу, разъяснял в этом письме Белинскому свою книгу и себя.
Но именно этот пространный ответ не был Гоголем отправлен. Решив, что он погорячился, что не стоит пускаться в долгие пререкания с Белинским, он послал ему короткое письмо, в котором лишь косвенно и в общих словах намекал на их разногласия.
Но свой первый ответ Гоголь не уничтожил. Он сначала было разорвал письмо, но затем сложил уцелевшие куски в конверт и оставил на будущее – может быть, для того, чтобы использовать потом в новой книге, может, на случай дополнительного объяснения с Белинским. Некоторые из положений этого ответа вошли потом в его «Авторскую исповедь» (1847 – 1848).
Так перед потомством выстроился материал диалога, который, повторяем, вышел за пределы переписки двух лиц.
Что же написал Гоголю в своём ответе Белинский? И что ответил на это Гоголь?
Белинский не поверил в искренность Гоголя. Ещё до получения письма Гоголя по поводу своей статьи о «Выбранных местах» он поспорил с В. П. Боткиным. Боткин уверял его, что книга Гоголя – «заблуждение». Белинский не согласился: «Терпимость к заблуждению я ещё понимаю и ценю… но терпимости к подлости я не терплю. Ты решительно не понял этой книги, если видишь в ней только заблуждение (подчёркнуто Белинским. – И. З.), а вместе с ним не видишь артистически рассчитанной подлости». Я бы хотел, писал Белинский, «зажмурив глаза, отдаться моему негодованию и бешенству».
Прочитав в Зальцбрунне письмо Гоголя, он и отдался им.
Гоголь в этом письме утверждал, что многие места его книги «покамест ещё загадка». Белинский брался отгадать эту загадку. Гоголь настаивал на том, что публикация «Выбранных мест из переписки с друзьями» – подвиг («подвиг выставить себя на всеобщий позор и осмеяние»), Белинский совершал свой подвиг, отвечая ему.
