Гоголь в Москве - [63]

Владимиру Соллогубу довелось стать «свидетелем и актером драмы, окончившейся смертью великого Пушкина». В предполагавшейся в ноябре 1836 года дуэли поэта с Дантесом Пушкин отводил ему роль секунданта. В то же время Пушкин живо интересовался литературными опытами Соллогуба и был, по словам самого писателя, «чрезвычайно ко мне благосклонен». Сохранилась часть их переписки. У гроба поэта Владимир Соллогуб столкнулся и со своим будущим тестем – графом Михаилом Юрьевичем Виельгорским, назначенным затем одним из опекунов наследников Пушкина. В 1840 году Владимир Соллогуб женился на Софье Михайловне Виельгорской, «белом ангеле», как называл ее Гоголь. Когда-то Софья Ивановна Архарова принесла мужу в приданое поместье Рождествено-Телятьево неподалеку от Лопасни, в 80 верстах от Москвы, унаследованное затем В. А. Соллогубом. И как знать, что важнее – мнимая ли связь старой городской усадьбы на Поварской («Дом Ростовых») с героями Л. Н. Толстого или тени Гоголя и Пушкина, снова и снова возникавшие в ее стенах?

* * *

Это была история первого друга Баратынского, имя поэта, названное им Гоголю.

Кто-то с досадой отозвался о нем: «Мишневский затворник». Кто-то добавил: «Мишневский монах». Он не обиделся: пожалуй. И затворник, и монах. Друзья напрасно пытались вызывать его в Петербург, приглашать в соседние имения. Александр Николаевич Креницын всегда находил отговорки – нездоровье, деревенские хлопоты, то сев, то жатва, то охота. Зато сердечно радовался каждому, кто на пути из Петербурга в Москву заворачивал в его скромный дом в нескольких верстах от Великих Лук. Не откликнуться на такое гостеприимство было попросту невозможно.

Обычная деревушка – никак не барское поместье. Мишнево как нельзя лучше было приспособлено для одинокого холостяцкого житья. Превосходная библиотека – хозяин вывез ее из своего псковского, куда более богатого имения. Кипы журналов из всех европейских стран – на подписку он никогда не жалел средств. Хорошие музыкальные инструменты – его фортепиано, скрипке, виолончели могли позавидовать самые требовательные профессионалы. Ухоженный сад. Без фонтанов, модных руин и гротов, зато со множеством яблонь и вишен, зарослями малины и крыжовника. У сельской церкви, на соседнем погосте Горки, могилы родных: деда, строителя местного храма, Саввы Ивановича, скончавшегося здесь же «15 мая 1816, пополудни во 2-м часу, на 71 году», племянника Ивана Владимировича. Никаких женских имен, как и следов женской руки во всем Мишневе. Вместо них не чаявший души в воспитателе воспитанник, в одном лице литературный секретарь и управляющий, ведавший отличным винным погребом и славившейся среди знакомых кухней.

Это он, Антон Закржевский, похоронит здесь же самого Александра Николаевича и составит эпитафию на его могиле: «Ты был для меня всем на земле, благодетелем, отцом и другом. Благодарность, уважение и любовь сохранятся во мне навсегда к тебе, незабвенному и постоянно живущему в моем сердце». А позже сдержит слово и останется у него в ногах под камнем с короткой надписью: «Антон Закржевский». Без дат жизни, родственной связи, чина. Затворничество не могло не привести к полному забвению. К тому же шел уже 1865 год.

Неприметный человек, ничем особенным не сумевший выделиться? Вовсе нет. Член многолюдной, дружной, любящей балы и шумные застолья семьи псковских помещиков. Завсегдатай всех балов – от псковских сельских до петербургских придворных. Происхождение и состояние давали для этого все возможности. Остроумец. Весельчак. Одаренный и признанный поэт. Только почему-то все осталось в прошлом. В уважительном и обстоятельном некрологе «Отечественных записок» речь шла об известном библиофиле, литературном критике и издателе, связанном со столичными журналами. И еще об издателе, среди трудов которого существенное место занимали произведения А. А. Бестужева-Марлинского и полное собрание сочинений Е. А. Баратынского, его ближайшего и многолетнего друга.

Кстати, в каждом из выходивших и ныне выходящих собраний Баратынского первым стоит «Послание Креницыну». В свое время переписанное рукой В. К. Кюхельбекера, оно было обнаружено среди архива В. А. Жуковского:

Товарищ радостей младых,

Которые для нас безвременно увяли:

Я свиделся с тобой. В объятиях твоих

Мне дни минувшие, как смутный сон, предстали.

О, милый. Я с тобой когда-то счастлив был.

Но и этого мало. В жизни Пушкина был знаменательный эпизод. Поэт послал Николаю I на высочайший цензурный досмотр рукопись «Истории Пугачева». Рукопись была мгновенно возвращена с гневным царским росчерком: «Что это такое?…»

Оказалось, на краю оберточной бумаги, в которой пересылалась рукопись, рукой Пушкина были записаны два имени: Александр и Петр Креницыны. Император мог пренебречь оплошностью автора, осмелившегося использовать грязную бумагу, если бы не данные имена. Николай I их знал: трое братьев Креницыных входили в список лиц, причастных к событиям на Сенатской площади.

Между тем знакомство Пушкина и Креницына началось в их детстве. Соседи по псковским имениям скуки и одиночества не выносили. Мать поэта пишет его сестре из Михайловского: «Вот уже две недели, как ты не получала от нас вестей и не удивляйся. Нас в Тригорском не было, не было и в Михайловском. Да что в Михайловском было делать? Скука невыносимая. Итак, мы решились объехать всех наших добрых знакомых. Начали с Рокотовых… Нагрянули к Рокотовым и Шушерины, Креницыны и кузены мои Ганнибалы. Саша не может простить многие случаи рассеянности этого вертопраха «Рокотова· и ею болтливости. Как бы то ни было, с Рокотовым не соскучишься».