Гоголь и географическое воображение романтизма - [12]
Поэтому в первой части книги предпринимается медленное чтение статьи Гоголя «Несколько мыслей о преподавании детям географии» и реконструкция ее контекста. Поскольку текст этой первой редакции статьи мало известен и малодоступен читателю, в нашем исследовании он воспроизводится полностью по публикации в «Литературной газете», с нумерацией параграфов, введенной нами для удобства отсылок, и с короткими комментариями, в которых отмечены основные географические идеи Гоголя и указаны их возможные источники. Три главы первой части представляют статью в разных интертекстуальных срезах: в ее отношении к немецкой географии, на фоне российского географического дискурса того времени и в контексте гоголевских «Арабесок». Первая глава посвящена парадигме новой немецкой географии, в формировании которой участвовали не только географические сочинения, но и тексты романтической литературы, философии и эстетики. В начертании этого фона для статьи Гоголя упор сделан на философских и эстетических сторонах новой географии, которые могли привлекать романтически настроенного Гоголя, а также на ее конкретном влиянии на литературу или созвучии с нею. В анализе материала предпочтения отдавались текстам на русском языке, которые с наибольшей вероятностью могли быть доступны писателю.
Вторая глава представляет фрагментарный российский дискурс географии, соответствовавший определенным аспектам немецкой романтической географии, а также характеризует тот формат географии, который был описан в статье Гоголя. Здесь восстанавливается карта тех очагов новой географической мысли, которые были доступны Гоголю и могли служить посредниками в его увлечении географией. Такими очагами оказались два значительных литературных журнала того времени – издаваемый Полевым «Московский телеграф» и «Московский вестник» Погодина. К ним следует отнести и возможное общение Гоголя с В. А. Жуковским, который участвовал в устроении педагогической карьеры Гоголя и именно ко времени их знакомства был учителем в царской семье и увлекался вопросами преподавания географии, ставшими, собственно, предметом гоголевской статьи. В этой главе определяется корпус географических (и не только) источников, который был выявлен в соответствии с парадигмой новой географии, описанной в исследовании Танга «Географическое воображение современности…», и ограничен его концепцией. Такой подход позволил не рассматривать в качестве источников Гоголя современные ему учебники географии, которые к новой парадигме науки имели самое малое отношение (конспект из учебника Арсеньева привлекается в качестве отрицательного примера), и не входить в подробности школьного преподавания географии[89].
Пространные цитаты из журналов и книг начала XIX в. приводятся с двойной целью: с одной стороны, чтобы зазвучал исторический голос науки, который значительно отличается от современного научного дискурса. С другой – чтобы дать почувствовать, на какой высоте ясности мысли и стиля формулировал свои идеи Гоголь по сравнению с переводными текстами того времени. Красота и прозрачность стиля статьи, несомненно, стали причиной того, что ее не признали научной.
Третья глава первой части посвящена сравнению двух редакций географической статьи Гоголя (1830 и 1834) и тем новшествам, которые появились в статье «Мысли о географии» в «Арабесках». Главное из них состоит в том, что именно во второй редакции была выработана гоголевская концепция географической оптики: описаны способы наблюдения карт и мысленного наблюдения «картин в речах учителя». Проведенный Дерюгиной сравнительный анализ гоголевских статей «Несколько мыслей о преподавании детям географии», «Мысли о географии» и «О преподавании всеобщей истории» показал, что историческая статья создавалась писателем как палимпсест на первой географической. Заимствования были такие существенные, что позволяют предположить намерение Гоголя к ней вовсе не возвращаться. По мнению комментатора, основные значительные идеи Гоголя о преподавании географии были отданы истории, а статья стала более узкой по своей проблематике[90]. Тем не менее географическую статью писатель сохранил. Следовательно, ее вторая редакция («Мысли о географии») после выделения из нее идей для преподавания истории должна была отражать суть гоголевской географии как таковой и выявлять, какие специфические функции Гоголь отводил географии и как они соотносились с его творческими замыслами. Анализ показывает, что отданные истории идеи первой статьи были компенсированы во второй развитием темы зрения и географического воображения. В этой же главе раскрывается гоголевская концепция географического пейзажа как метода исторического анализа жизни народа, который он применил в статье о составлении Украины, а потом в исторических повестях. В отдельной подглавке рассмотрен один любопытный педагогический источник Гоголя, работа И. М. Ястребцова «Об умственном воспитании детского возраста». Соотношение с ней гоголевской статьи позволяет убедиться в степени самостоятельности и свободе творческого подхода писателя к новейшим вопросам преподавания, в частности о значении зрения в обучении.
Как наследие русского символизма отразилось в поэтике Мандельштама? Как он сам прописывал и переписывал свои отношения с ним? Как эволюционировало отношение Мандельштама к Александру Блоку? Американский славист Стюарт Голдберг анализирует стихи Мандельштама, их интонацию и прагматику, контексты и интертексты, а также, отталкиваясь от знаменитой концепции Гарольда Блума о страхе влияния, исследует напряженные отношения поэта с символизмом и одним из его мощнейших поэтических голосов — Александром Блоком. Автор уделяет особое внимание процессу преодоления Мандельштамом символистской поэтики, нашедшему выражение в своеобразной игре с амбивалентной иронией.
В книге, посвященной теме взаимоотношений Антона Чехова с евреями, его биография впервые представлена в контексте русско-еврейских культурных связей второй половины XIX — начала ХХ в. Показано, что писатель, как никто другой из классиков русской литературы XIX в., с ранних лет находился в еврейском окружении. При этом его позиция в отношении активного участия евреев в русской культурно-общественной жизни носила сложный, изменчивый характер. Тем не менее, Чехов всегда дистанцировался от любых публичных проявлений ксенофобии, в т. ч.
Настоящая книга, написанная писателем-документалистом Марком Уральским (Глава I–VIII) в соавторстве с ученым-филологом, профессором новозеландского университета Кентербери Генриеттой Мондри (Глава IX–XI), посвящена одной из самых сложных в силу своей тенденциозности тем научного достоевсковедения — отношению Федора Достоевского к «еврейскому вопросу» в России и еврейскому народу в целом. В ней на основе большого корпуса документальных материалов исследованы исторические предпосылки возникновения темы «Достоевский и евреи» и дан всесторонний анализ многолетней научно-публицистической дискуссии по этому вопросу. В формате PDF A4 сохранен издательский макет.
Диссертация американского слависта о комическом в дилогии про НИИЧАВО. Перевод с московского издания 1994 г.
Книга доктора филологических наук профессора И. К. Кузьмичева представляет собой опыт разностороннего изучения знаменитого произведения М. Горького — пьесы «На дне», более ста лет вызывающего споры у нас в стране и за рубежом. Автор стремится проследить судьбу пьесы в жизни, на сцене и в критике на протяжении всей её истории, начиная с 1902 года, а также ответить на вопрос, в чем её актуальность для нашего времени.
«Лишний человек», «луч света в темном царстве», «среда заела», «декабристы разбудили Герцена»… Унылые литературные штампы. Многие из нас оставили знакомство с русской классикой в школьных годах – натянутое, неприятное и прохладное знакомство. Взрослые возвращаются к произведениям школьной программы лишь через много лет. И удивляются, и радуются, и влюбляются в то, что когда-то казалось невыносимой, неимоверной ерундой.Перед вами – история человека, который намного счастливее нас. Американка Элиф Батуман не ходила в русскую школу – она сама взялась за нашу классику и постепенно поняла, что обрела смысл жизни.
В книге делается попытка подвергнуть существенному переосмыслению растиражированные в литературоведении канонические представления о творчестве видных английских и американских писателей, таких, как О. Уайльд, В. Вулф, Т. С. Элиот, Т. Фишер, Э. Хемингуэй, Г. Миллер, Дж. Д. Сэлинджер, Дж. Чивер, Дж. Апдайк и др. Предложенное прочтение их текстов как уклоняющихся от однозначной интерпретации дает возможность читателю открыть незамеченные прежде исследовательской мыслью новые векторы литературной истории XX века.
В книге рассматриваются индивидуальные поэтические системы второй половины XX — начала XXI века: анализируются наиболее характерные особенности языка Л. Лосева, Г. Сапгира, В. Сосноры, В. Кривулина, Д. А. Пригова, Т. Кибирова, В. Строчкова, А. Левина, Д. Авалиани. Особое внимание обращено на то, как авторы художественными средствами исследуют свойства и возможности языка в его противоречиях и динамике.Книга адресована лингвистам, литературоведам и всем, кто интересуется современной поэзией.
Книга известного литературоведа посвящена исследованию самоубийства не только как жизненного и исторического явления, но и как факта культуры. В работе анализируются медицинские и исторические источники, газетные хроники и журнальные дискуссии, предсмертные записки самоубийц и художественная литература (романы Достоевского и его «Дневник писателя»). Хронологические рамки — Россия 19-го и начала 20-го века.
Если рассматривать науку как поле свободной конкуренции идей, то закономерно писать ее историю как историю «победителей» – ученых, совершивших большие открытия и добившихся всеобщего признания. Однако в реальности работа ученого зависит не только от таланта и трудолюбия, но и от места в научной иерархии, а также от внешних обстоятельств, в частности от политики государства. Особенно важно учитывать это при исследовании гуманитарной науки в СССР, благосклонной лишь к тем, кто безоговорочно разделял догмы марксистско-ленинской идеологии и не отклонялся от линии партии.