Годы в огне - [8]

Тотчас был отправлен в Петроградский полк вестовой с приказом доставить в бригаду нового добровольца Корякина.

В середине дня его привезли в штаб. На вопрос, знает ли он Степана Сергеевича Вострецова, Корякин ответил:

— У нас, в Казанцеве, он первое лицо был. Всему селу заступа. И славу свою собирал по капле. А я еще воевал с ним бок о бок, в одном полку. Стало быть, грех не помнить.

— Вот как! Расскажите о нем.

— О войне?

— Начните с войны.

— Степан, сразу скажу, мужик редкостный, не мне чета, дураку.

Комбриг усмехнулся и покачал головой.

— Отчего же не чета?

— На войне масса народу, а вот ровни нашему кузнецу не нашел, — повторил свою мысль Корякин. — Не было там, на позициях, труда, какого бы он не знал. Помнится, Степа левша, однако стрелял и рубил обеими руками, бил почти без промаха из пулемета и пушки. Короче сказать, полная грудь отличек. Георгии свои заробил за Варшаву, Люблин и Ригу. В ту пору и прапором стал. Это хорошо знаю, вроде вчера было.

Бегал я как-то с ним, со Степаном, в разведку под Ригу, так, верьте, судьбу проклял.

— Отчего же? — полюбопытствовал Вахрамеев.

— Залез Степка в болото и не ворохнулся там полные сутки. Ему, вишь ты, германские огневые разглядеть надо. Я говорю: «Хватит, терпения нет в трясине торчать», а он — «В поле две воли: чья сильнее. И не путайся под ногами, ради святых!»

В сумерки, перед уходом, пошвыряли мы в немцев весь запас гранат и без проволочек — к себе.

Корякин полез в карман гимнастерки, достал аккуратно сложенные бумажки, покопался в них и подал одну комбригу.

— Что это? — спросил Вахрамеев.

— А почитайте. Документ.

Николай Иванович не стал возражать и пробежал клочок газеты глазами.

«От штаба Верховного Главнокомандующего

На берегу болота Тируль, около Риги, произошла значительная стычка разведывательных отрядов.

На остальном Западном фронте ничего существенного.

На берегу Черного моря русские захватили пленных.

У Гюмюш-Хана русские прорвали сторожевое охранение.

В Персии русские теснят противника. Захвачены пленные, орудие и верблюжий транспорт».

— Ну и что? — спросил Вахрамеев, еще раз взглянув на депешу, датированную двенадцатым сентября 1916 года.

— Как — что?! — огорчился Корякин. — Так это же о нас со Степаном. Вот глядите — «на берегу болота Тируль».

— А-а… Да-да… — поспешил исправиться краском, возвращая бойцу лоскут газеты. — Ну, а каков он в политике, Вострецов? Верно ли, что был Степан Сергеевич председатель коммуны и член сельского Совета?

— Был. Однако белосолдаты его загребли, в Бирск, а то и в Уфу отправили. Дай бог, чтоб живой остался.

— Живой! — сообщил Вахрамеев. — А вам моя благодарность, товарищ Корякин, за ваш впечатляющий рассказ. Можете быть свободны.

Комбриг поспешил на гауптвахту и вместе с Вострецовым возвратился в штаб.

Предложив офицеру кисет, сказал с живой искренностью:

— Мы все проверили. Поздравляю с назначением на должность.

Прапорщик поднялся со скамьи, вопросительно взглянул на Вахрамеева.

— Утверждаю вас помощником командира роты во 2-й Петроградский полк. В тот самый, который… вас, кажется, хотел расстрелять. Не сердитесь на них, они не злодеи, но — бои, предательство, выстрелы в спину… Согласитесь, окопы не учат хорошим манерам.

Помолчав, уточнил:

— Это рота бывшего штабс-капитана Лыкова. Второй батальон полка. Вы непременно найдете общий язык.

Николай Иванович примостился к столу, написал приказ о назначении, поставил дату — «23 ноября 1918-го года». Подавая бумагу, рассмеялся:

— Во второй раз полк сыщете, надеюсь, без труда. Желаю вам успехов, товарищ!

Вострецов откозырял, направился к двери, но вдруг остановился, повернулся, и по горнице прокатился его могучий бас:

— Благодарствую за доверие. Честь имею кланяться.

ГЛАВА 2 ДАЕШЬ УРАЛ!

Поздно вечером семнадцатого декабря 1918 года 2-й Петроградский полк подошел к Бирску и в полной тишине изготовился к атаке.

Бригада еще двенадцатого декабря получила директиву командарма-5 обойти Уфу с севера, взять Бирск и оказаться в тылу Войцеховского, прикрывавшего столицу губернии.

Близился Новый год, и всякому бойцу — и белому, и красному — хотелось встретить его в тепле и, хорошо бы, в почете.

Степан Вострецов вполне знал свой уездный город: случалось, он добирался до него в былые годы на попутных барже или буксире. По прямой от Казанцева до Бирска было, пожалуй, что-нибудь около тридцати верст, но река в этих местах сильно петляла, отчего дорога вырастала чуть не вдвое.

Бирск громоздился на вершине и склонах увала, близ впадения быстрой Бири в Белую. От низменной береговой полосы гора, изрезанная глубокими оврагами, круто лезет вверх.

Вглядываясь воспаленными, глубоко посаженными глазами в черную глыбу города и намечая путь на адскую ту высоту, Вострецов думал почти одновременно о многом. Он понимал: все двести глаз роты устремлены теперь на него, и каждый боец желает угадать душу новичка: можно ли верить вчерашнему офицеру, и не трус ли он, и понимает ли пехотинца в бою? Кто он? Что он? Чей?

Взводы уже знали: за спиной помкомроты остались годы войны. Но понимали и другое: война у разных людей совсем не одно и то же. Один ухитряется всю кампанию проскрипеть пером или здравствовать при каптерке, начальствуя и при случае наживая капитал, а то и того проще — орудуя ножницами и утюгами в офицерской швальне, где даже пушек не слыхать. Другой — всякий божий день кладет голову на кон: марширует, порой без сил, долбит землю лопатой, палит, схватывается врукопашную, скрипит зубами в госпиталях, и многое прочее и подобное.