Годы в огне - [7]

Тем не менее прокурор требовал расстрелять смутьяна, чтоб другим неповадно было. Время влачилось в тумане, меж двух войн, — минувшей и грядущей, — и окружной суд счел, что казнь крайне возбудит солдат, и приговорил рядового 44-го Сибирского полка С. С. Вострецова к трем годам заключения — «за вредную агитацию против монархии». Три года! Хоть и велика тюрьма, да тесно в ней прозябать, господа царский трибунал! А все же пришлось пережить и это.

Высидев весь срок и покинув бийскую одиночку, Степан счел за благо вернуться в Казанцево. Он снова стал подручным в кузнице брата.

Только-только душа отошла от бед и обид — на́ тебе — мировая война! В 1914-м, первом ее году, ушел Степан в самое пекло, и гремели над его головой снаряды и шрапнели, ползли смертельные немецкие газы, рушилась под ним и на него каменная морозная земля. Три тяжелых раны, контузию и два газовых отравления заработал фронтовик за три года сражений.

В конце 1916 года Вострецова произвели в прапорщики: потери офицеров были огромные, а тут все же — Георгиевский кавалер почти полного банта.

В 1917 году Степана избрали членом полкового комитета. Брестский мир снова вернул его в Казанцево, и снова ненадолго.

Весной 1918 года он, член сельского Совета и председатель коммуны в Казанцево, многое делал, чтобы поправить трудную крестьянскую жизнь: добывал зерно и удобрения для сева, привез учителей в школу, чинил пристань.

Во всех этих хлопотах Степан прозевал поздние слухи о чешском мятеже. Кулак Астахов выдал его иноземцам, и в июне к нему в избу ворвались каратели, связали руки за спиной, увезли сначала в бирскую, потом — в уфимскую тюрьму.

Весь август восемнадцатого года просидел он в губернской кутузке, а в начале сентября привели Георгиевского кавалера в некий штаб, и генерал заявил: «Выбор такой, прапор, — или ко мне в добровольцы, или — увы! — расстрел».

— К кому — «ко мне»? — спросил арестованный.

— Центр по вербовке офицеров.

Вострецов размышлял несколько секунд, внезапно вытянул руки по швам, сказал хрипло:

— Рад стараться, господин генерал!

— Что «рад стараться»? — покосился тот на фронтовика.

— Готов в добровольцы. Однако — покорная просьба, в Казанцево позарез надо. Дозвольте побывку.

Генерал подымил папиросой, поглядел в потолок, поерзал на стуле, наконец изрек:

— Черт с тобой, поезжай. Но знай: сбежишь — пуля. Я тебя из земли откопаю, кавалер.

Впрочем, тотчас стал скрести ногтями затылок, наморщился.

— Нет, это я сам не решу.

Вострецов вопросительно взглянул на генерала.

— Центр по вербовке офицеров для новой Народной армии — идея Председателя только что созданной Директории. Гм-м… гм-м… Пожалуй, я устрою тебе аудиенцию у господина Авксентьева.

В конце сентября прапорщик и впрямь попал на прием к премьеру «Всероссийского Временного правительства».

Николай Дмитриевич был вполне представительный мужчина, лет сорока, веселый и остроумный — и сильно смахивал на актера. Правый эсер, член ЦК своей партии, он был единодушно избран на пост всеми врагами красных. К слову сказать, Авксентьев в делах государственных имел известный опыт — до того служил у Керенского министром внутренних дел.

Премьер выслушал офицера, постучал пальцами по столу, сказал глубокомысленно:

— Не смею отказать Георгиевскому кавалеру. С богом, прапор. Но вернетесь — и с удвоенной энергией за дела.

Он приказал выдать Вострецову соответствующий мандат, и уже через час Степан трясся на кораблике по неспокойной реке.

Василий не чаял увидеть брата живым, однако его приезду обрадовался мало.

— Они ж не мытьем, так катаньем сгубят тя, братуха. Бежал бы на красную сторону.

— Благодарствую за совет, — усмехнулся меньшак. — Ты лучше скажи, где они ныне, красные?

— Да, считай, рядом, в Дюртюлях.

— Чо ж ты молчал, варнак! — закричал Степан.

Василий зажал уши и зажмурился, ибо с потолка посыпалась какая-то сорная мелочь.

Той же ночью Степан надел на гимнастерку все Георгии и медали, положил в бумажник справку генерала — и двинулся в путь. Документ и ордена — для карателей, коли на них наткнется, а со своими поладит без бумаг.

* * *

Комбриг забылся только под самое утро, и ему все мерещилось в полусне рябоватое лицо, на котором горят бесстрашные голубые глаза.

На рассвете Вахрамеев поднялся с постели в неясной тревоге и никак не мог понять, отчего она?

Потом подумал: может, беспокойство оттого, что достойный человек сидит под замком, но и выпустить его без проверки никак нельзя. Все, конечно, раскроется, когда красные возьмут Казанцево, но когда еще это случится?

Внезапно Вахрамееву пришла в голову простая и верная мысль. Николай Иванович даже удивился, почему она не явилась раньше. Комбриг тотчас отправился к наштабригу[3] и сообщил ему свои соображения. Все последние дни и недели к ним шли добровольцы. Они являлись не только из красных сел, но и оттуда, где верховодили чехи и белые. Так вот — среди добровольцев вполне могли найтись люди из Бирска или даже Казанцева, знающие Вострецова.

Начальник штаба долго копался в бумагах, снова и снова проглядывал списки и докладные полков и наконец весело присвистнул.

— В хорошей бригаде всегда, что надо, найдется, комбриг!