Годы в Белом доме. Том 2 - [54]

Президент и премьер-министр сидели в двух креслах с подголовниками по обе стороны от камина в Овальном кабинете, далее расположились глава секретариата кабинета министров П. Н. Хаксар и я на диванах, стоящих рядом с каждым креслом. После того как фотокорреспонденты сделали спешно свои снимки и были выдворены из кабинета, г-жа Ганди начала с высказывания своего восхищения по поводу того, как Никсон решал дела с Вьетнамом, и с китайской инициативой с видом профессора, расхваливающего слегка отстающего студента. Ее похвала утратила какую-то часть лоска, когда она самодовольно выразила удовлетворение тем, что с Китаем Никсон сделал то, что Индия рекомендовала в течение последнего десятилетия. Никсон реагировал с вежливостью пьяного человека, что говорило тем, кто знал его, что его возмущение и обида находятся под контролем только благодаря его нежеланию втягиваться в прямые разногласия.

Никсон не обратил внимания на снисходительную манеру г-жи Ганди. После ее ухода он стал издеваться над ее морализаторством, которое считал тем более раздражающим, что, как он подозревал, в достижении своих целей она фактически испытывает даже еще меньше угрызений совести, чем он. Он считал ее в действительности хладнокровным проводником силовой политики. 11 августа Никсон признался на заседании старшей группы анализа, что на месте г-жи Ганди он, наверное, проводил бы аналогичный курс. Но он не был на ее месте – и в силу этого пытался выиграть время. Он, как и я, хотел избежать столкновения, потому что знал, что война, какой бы она ни была, поставит под угрозу наш геополитический план, и мы оба пришли к выводу о неизбежности автономии Восточного Пакистана, но, может быть, через несколько более длинный отрезок времени, чем предполагала Индия. (Фактически Индия никогда не предлагала конкретный график, постоянно намекая, что вчера уже было поздно.)

Г-жа Ганди, которая была настолько важной, насколько и снисходительной, не питала иллюзий по поводу того, на что был способен Никсон. Она сталкивалась со своими противоречивыми видами прессинга. Ее парламент, через две недели начинающий очередную сессию, жаждал крови. Хотя она сама внесла немало в атмосферу кризиса, к этому времени он приобрел уже собственный стартовый момент, который, если она не овладеет им, мог бы подмять ее саму. Неприязнь к Никсону, выраженная в ледяной формальности ее манер, была, вероятно, осложнена нелегким признанием того, что этот человек, которого все ее воспитание вынуждало презирать, воспринимал международные отношения в манере, неприятно близкой к ее собственной. Это не означало, что она лицемерила, как считал Никсон. Это предполагало, что она осознавала пропасть, существовавшую между ее действиями и ее ценностями. Скорее, для нее ее интерес и ее ценности были неразделимы.

Мое собственное мнение о г-же Ганди было схоже с мнением Никсона, главное отличие состояло в том, что я не воспринимал ее снисходительность по отношению лично к самому себе. Позже Никсон и я были обвинены в предвзятом отношении к Индии. Это было полным недоразумением; серьезная политика должна опираться на анализ, а не на чувства. Надо признать, что, как и предполагал, я не нашел в индийской истории или индийском поведении в отношении собственного народа или соседей уникального чувства моральной ответственности. На мой взгляд, Индия выжила в своей бурной и неспокойной истории благодаря необычной тонкой чувствительности в понимании, а затем и манипулировании психологией иностранцев. Мне эти нравственные притязания индийских руководителей представлялись отлично приспособленными к использованию комплексов вины либерального, немного социалистического Запада. Они были непременным оружием движений за независимость, которые были слабыми в физическом смысле и которые использовали этические категории колониальной державы для того, чтобы парализовать ее. Они были бесценны для новой страны, стремящейся отстаивать международную роль, которую она никогда бы не смогла установить одной только силой.

Г-жа Ганди была сильной личностью, которая непреклонно блюла национальный интерес Индии с присущей ей целенаправленностью и ловкостью. Я уважал ее мощь, даже когда ее действия вредили нашему национальному интересу, но не мог согласиться с индийскими заявлениями о том, что мы можем «потерять» дружбу со стороны Индии навсегда, если не станем поддерживать ее гегемонистские устремления на субконтиненте. Я был уверен в том, что, какими бы ни были сиюминутные страсти, мы не смогли бы никогда «потерять» навсегда Индию, как мы не могли и навсегда «завоевать» ее на свою сторону. По-моему, меньше всего г-жа Ганди стала бы соблюдать наши интересы, действуя против нас. Она ни за что не отказалась бы от неприсоединения, от которого зависели все ее переговорные позиции, включая, по крайней мере, появление возможности двигаться в сторону Соединенных Штатов. Когда она считала, что того требуют интересы Индии, г-жа Ганди сотрудничала с нами, не проявляя никаких сантиментов, как она сейчас добивалась расчленения Пакистана. Она восстановила бы наши напряженные отношения весьма быстро сразу после прекращения непосредственной ссоры. Как ни парадоксально, но чем больше была напряженность, тем больше у нее было стимулов восстановить, по крайней мере, видимость нормальных отношений. Так оно и случилось.