Год змеи - [22]

«Ай-да директор-бобо!» — похвалил себя мысленно Махмуд…

Обстановка в доме стала какой-то натянутой. Свекровь все о чем-то задумывается, тяжело вздыхает. Неужели заподозрила что-то? А может, ей просто нездоровится — вон как печет, дышать нечем. Да нет, печальна она по другой причине: сердце матери — тонкий и точный инструмент, его не обманешь. Но что делать, если Майсаре все труднее скрывать свои чувства.

И дома, и на работе. Иногда наступает такая минута, что хочется бросить все, наплевать на приличия и бежать к нему.

Но уже в следующее мгновенье наступает отрезвление. Майсара думает — ты не просто любящая женщина, ты в первую очередь лицо, облеченное доверием. Ты — власть в родном кишлаке. Репутация твоя должна быть безупречной. Авторитет завоевать нелегко, а лишиться его можно за один день. И Майсара берется за работу. Хорошо, что ее много. Надо в поле побывать, на полевых станах бригад, проверить, как работают детские садики и ясли, выяснить, созданы ли условия кормящим матерям… А в сердце всегда надежда, что встретит она где-нибудь в этом огромном хозяйстве Махмуда. Увидит глаза его, убедится, что любит он ее, — и уже легче, отраднее жить.

Зазвонил телефон. Майсара схватила поспешно трубку. Звонили из райкома, просили предупредить директора — его не оказалось на месте, — что в совхоз на целый день прибывает первый секретарь, товарищ Базаров.

Майсара пообещала разыскать Махмуда и поставить его в известность. Но это оказалось делом непростым — Шарипов в это время находился вместе с Суяровым в звене Наркомноса. Разбирался с очередным «чепе». Палван, узнав, что к его участку прикреплены контролеры — учетчик Наркулов и помощник бухгалтера отдела растениеводства Хамраев, не очень-то расстроился. Он организовал в первый же их приход «небольшой» зиёфат[1]. Заколол молоденького барашка, сварил шурпу, а часть мяса, предварительно замариновав его, испек в тандыре. Несколько бутылок охлажденной водки дополнили дастархан. Словом, угостил их на славу. А провожая, просил только об одном, чтобы поверили в его честность. После памятного приема контролеры в звене не объявлялись. И палван продолжал торговлю на базаре. Пока не попался представителям комитета районного народного контроля. И вот директор и парторг вновь поставлены перед неблаговидным фактом.

— Не везет мне, директор-бобо, — с напускной чистосердечностью признался палван. — Шайтан попутал. Думаю — помидоров много стало, отвезу-ка немного на базар. И попался!

— А у народного контроля есть данные, что вы и не прекращали ими торговать, — жестко произнес Суяров.

— Как я выяснил, совхозных контролеров он подкупил, — сказал Махмуд. — Недорого ему это обошлось — барашка заколол да водки купил.

— Ну, что ж, придется вопрос о вас выносить на заседание парткома, не оправдали вы нашего доверия, будете отвечать по всей строгости партийной дисциплины! — заключил строго Суяров.

Маматов молчал. Вид у него был жалкий, и у Махмуда на какой-то миг появилась мысль — не обращать внимания на инцидент, плюнуть. Но нет, делать этого нельзя. И наказывать действительно надо по партийной линии, тут никакие начеты не помогут. Не тот эффект. Продавал-то он по десятке, пусть потом по пятерке, за килограмм, а совхозу возместит убытки по госцене. Махмуд вспомнил чабана из колхоза имени Куйбышева. Весной прошлого года райком в составе комиссии послал Махмуда проверить состояние овец на фермах этого хозяйства. Следовало провести ревизию поголовья. В отаре некоего Мусурманкулова, шестидесятилетнего старика богатырского вида, не хватило пятьдесят четыре овцы. Куда они подевались, чабан вразумительно ответить не мог. То ли волки задрали, то ли где-нибудь в сае, среди пышной травы затерялись. Решено было составить акт. И тут чабан удивил всех.

— Товарищи, — взмолился он, хитровато сощурив глазки, — укажите в акте, что не хватило сто пятьдесят овец!

— Это почему же? — воскликнули хором проверяющие.

— Знаете, — непосредственно, как ребенок, объяснил чабан, — если укажете сто пятьдесят овец, сто я могу продать на базаре, сотни по полторы за каждую. А колхоз с меня взыщет по тридцать рублей за голову. За счет разницы я и покрою недостачу.

— Не слишком жирно будет, ата? — возмутился Махмуд.

— Колхоз не обеднеет, а я… под старость лет избегу позора, — ничуть не смутился чабан.

— Колхоз взыщет с него по балансовой стоимости, — сказал тогда председатель комиссии, инструктор сельхозотдела райкома, и никто не возмутился, потому что, поступи они иначе, чабан этот принесет посох в правление и оставит в кабинете председателя, мол, с меня хватит, на отдых пора, а за отарой пусть побегают молодые. Но молодежь нынешняя не хочет идти в чабаны, вот и держат за горло руководителей хозяйств подобные старики.

…После беседы с Маматовым Махмуд вернулся в контору злой. Злой от своего бессилия, он знал, что таких вот палванов и партийное взыскание не проймет. Под суд бы их, дельцов, отдавать следовало.

Он сел за стол и не успел решить, за какую бумажку приняться, как вошла Зульфия. Сказала, что председатель кишлачного Совета уже час разыскивает его по срочному делу. Он сразу забыл о Наркомносе, беспокойство овладело им. Искала — неужели что-то случилось?