Год крысы. Видунья - [12]

— А ты у нас давно усы брить стал? — лукаво напомнила служанка.

— Тю, я и без усов поумней некоторых буду! — бесшабашно заявил Жар.

— Брешешь, малявка, — прогудел рослый чернобородый мужчина с самой большой ложкой (но упрекнуть его в этом вряд ли бы кто посмел!). — Взрослый, предложи ему девку на сенник отвести, зайцем бы поскакал!

Батраки опять неведомо чему рассмеялись. Мальчишка насупился ещё больше и, нехотя махнув Рыске, побрёл к двери.

Лаз на чердак был из сеней — чёрная дыра в потолке, в которую упиралась рогами старая лестница.

— Нам что, туда?! — девочка с тоской поглядела через плечо, на тусклую полосу света, сужающуюся под скрип петель. Хлоп — исчезла и она.

— Ну, чего застряла? — уже сверху окликнул Жар. — Боишься?

Рыска боялась, да ещё как, но стиснула зубы и молча нашарила первую ступеньку. Лестница вначале взбрыкивала в ответ на каждое движение, потом затихла: мальчишка придержал её за концы.

Чердачная тьма оказалась неожиданно тёплой, душной и обволакивающей — за день крыша накалилась на солнышке, как хорошо протопленная печь. Рыска перебралась через высокий порог, и под ногами что-то зашуршало, начало трескаться, проседать.

— По фасоли не топчись, — запоздало предупредил Жар. Девочка, испуганно присевшая на корточки, пощупала рукой — точно, прошлогодние плети с жесткими царапучими стручками. То ли осенью лущить поленились, так сюда и забросили, то ли просто о них позабыли.

— А куда дальше? — жалобно спросила она.

— Окошко видишь?

— Угу…

— Твой тюфяк слева, мой справа. И покуда до сломанной прялки не доберёшься, не вставай!

— Почему?

— Утром поймёшь, — Жар резво пополз на едва светящееся пятнышко, стуча коленями по досками.

Где там прялка, Рыска понятия не имела и отважилась выпрямиться только у самого окошка — простой отдушины на месте выпиленного куска бревна. Она выходила на огороды позади дома, как раз под ней Сурок давеча беседовал с Колаем. Девочка прильнула к дырке лицом, но прохлады не дождалась: от леса наползала огромная туча, одну за другой сглатывая звёзды. Неподвижный, густой и липкий воздух горячечно пах грозой. Несколько минут Рыска завороженно наблюдала за её приближением, потом девочке внезапно стало жутковато — туча показалась ей огромным хищным зверем: а ну как учует, увидит, запустит в окошко когтистую лапу молнии?

Рыска отпрянула и снова присела. Тюфяк и войлочное покрывало кучей лежали в углу, подушку девочка не нашарила. Улеглась так, подложив руку под голову. Глаза потихоньку привыкали к темноте, и внутренность чердака проявлялась, будто нарисованная пальцем в пепле. Как и внизу, тут были «хозяйская» и «хозяйственная» части, разгороженные глухой стеной, с отдельными входами. В первой жили, вторую использовали как склад для всякой рухляди, беспорядочно сваленной на полу и густо запорошенной пылью. Со стропил удавленниками свисали банные веники.

Чем дольше Рыска лежала, тем меньше ей хотелось спать. Под потолком тихонько, неровно гудело (ветер, что ли, в надломленной черепице спотыкается?), над ухом зудел комар, за окном надрывно, тревожно стрекотали кузнечики. Фасоль шелестела и пощёлкивала, словно в ней кто-то копошился.

— Эй, — дрожащим голосом окликнула девочка.

— Чё? — мальчишка тоже не спал, отозвался сразу же.

— Ты слышал?!

— А?

— Там, у лестницы… шуршит что-то!

— Девчо-о-онка, — презрительно зевнул Жар. — Ну шуршит. Мышь, наверное, лазит.

— А вдруг… крыса?!

— Может, и крыса. Не мешай спать, Фесська со вторыми петухами[4] будит! — Мальчишка демонстративно отвернулся к стене.

Рыска и раньше побаивалась серых-хвостатых, но в незнакомом месте, да после дома Бывшего, страх перерос в тихую панику. Завернувшись в сыроватый, пахнущий псиной войлок, девочка заставила себя закрыть глаза, но стало только хуже: треск и поскрёбывание словно усилились, стали отчётливее. Теперь казалось, будто там возится тварь размером с куницу, а то и собаку.

— Жар!

— Ну?

— А ты давно тут живёшь?

— С месяц… а чего?

— И оно каждую ночь так скребётся?

— Вот трусиха! — мальчик, к счастью, вовремя сообразил, что если просто выругаться, то покоя ему не видать — ещё плакать, чего доброго, начнёт. — Скребётся, скребётся. Спи ты уже!

Рыска чуть расслабилась. Может, и сегодня обойдётся? Девочка попыталась сосредоточиться на более мирных звуках: внизу, в застеленной сеном каморе, лениво переговаривались батраки, передавая по кругу бутыль с кислым слабым вином, чтобы лучше спалось. Кто-то лапал доярку, которой полагалось бы ночевать в веске, но с любимым теплее, чем дома на печке. Девица визгливо хихикала и отбрыкивалась от слишком уж непристойных ласк.

Хлопнула дверь, батраки заворочались, загомонили: «О, Цыка пришёл!» — «А мы уж думали, что ты у своей вдовушки заночевал!» — «Или не угодила?»

— Ой, люди, что я вам расскажу! — тяжело дыша, с порога начал парень. — Какая вдовушка, я до неё и не дошёл!

— На кого отвлёкся-то? — похабно зароготали парни.

— Дураки, — обиделся Цыка. — Меня хозяин к Бывшему посылал, стегно вяленое отнести и три каравая с тмином. Он же хоть дурной-дурной, а платит получше здорового! Вошёл я в избу, окликнул, гляжу — лежит на кровати, с головой в меховое одеяло укутался, дрожит мелко. Думаю — чего это он в такую жарень? Может, приболел, лихорадка его колотит? Подошёл поближе — а оно как брызнет в стороны, как побежит по полу, по стенам! Не одеяло — крысы, сотни крыс! И матерые, и мелкота навроде мышей, а все туда же: обглодали дочиста, даже кровь с простыней выгрызли, только розовый костяк на кровати и остался. Бррр, теперь год сниться будет, как крысы из глазниц и реберной клети выбегают, меж костей протискиваются… Да мимо меня, да по мне, да во двор… я туда же — и блевать за угол! Весь обед там оставил, и до сих пор от еды воротит…