Год, когда я всему говорила ДА - [64]
Так что эти отношения были настоящими.
Те рельсы, которые я укладывала, тот поезд?
Они были настоящими.
Тот поезд несся по тем рельсам, никогда не опаздывая, всегда доставляя удовольствие.
Но теперь он направляется к своей последней станции.
Мы почти добрались до конца сюжетной линии Кристины.
Сандра О покидает наш фильм. Вскоре она уйдет. И когда уйдет она, вместе с ней уйдет Кристина.
Я буду скучать по мисс Кристине Янг.
Я не имею в виду Сандру О. Разумеется, я буду скучать по Сандре. Но с Сандрой я смогу повидаться, я знаю, где Сандра находится.
Нет.
Я имею в виду, что я буду скучать по Кристине Янг так сильно, что сердце зайдется.
В году «Да» это одна из вещей, которые меня тревожат сильнее всего. Я не уверена, что справлюсь.
Да-да-да.
А потом кое-что случается с одним человеком из моего списка «вместе до смерти» (назовем ее… к примеру, Пэм?). Пэм – моя подруга, которую я описала бы как воистину удивительного человека. Сильная и по-настоящему веселая. Остроумная. Добрая. Непринужденная. Верная. Любительница приключений. Но когда я кидаюсь с головой в этот трудный год «Да» и совершаю первые робкие неуверенные шажки к счастью, Пэм становится ледяной стеной. Я все чаще и чаще оказываюсь в ситуациях, когда Пэм все больше сердится на меня. В начале года «Да» случается один особенно некрасивый инцидент. Потом, пару месяцев спустя, некрасивая ссора. Я подолгу размышляю, пытаясь понять, не стала ли я внезапно сверхчувствительной. Или, быть может, каким-то образом спровоцировала такое поведение. Я ловлю себя на том, что осторожно расспрашиваю Пэм о некоторых ее замечаниях или поступках, которые кажутся мне попросту подлыми. Она уклоняется от любого конфликта. Я не понимаю, каким образом моя добрая, уверенная в себе подруга стала такой. Я обеспокоена. Но когда подобное случается снова, в показной и пассивно-агрессивной манере, я уже слишком далеко зашла по линии года «Да», чтобы с этим мириться. Теперь, всей душой готовая бросаться в трудные разговоры, я приступаю к ней с вопросом – что происходит? И разговор складывается нехорошо.
Я поступаю так, как всегда поступаю, когда хочу, чтобы мне сказали правду без прикрас. Я созываю свой внутренний круг «вместе до смерти»: Золу, Гордона и Скотта. Я знаю, что они не промолчат, если я не права, если я поступила неправильно и не обращаю на это внимания. Мы собираемся за ужином. Я рассказываю им все. Они молча слушают.
Я жду, когда же кто-то из них выступит, начнет говорить мне правду. Даст мне знать, что они думают.
Ничего. Они переглядываются. Их брови ведут между собой безмолвные дебаты. Но я в них не участвую.
– Что?! – в раздражении рявкаю я. Круг «вместе до смерти» никогда ничего не утаивает. – Скажите уже.
Наконец один из них решается.
– Мы все гадали, когда же это случится. Когда ты наконец заметишь, как с тобой обращается Пэм.
О чем это они?
Они говорят мне, что всегда подозревали Пэм. На их взгляд, Пэм не радует то, что я счастлива. Она страдает, потому что я изменилась, и они это заметили. Я больше не желаю быть прикроватным половичком, так что у Пэм больше нет никакой полезной функции. Они очень мягко объясняют мне, что Пэм никогда не была тем человеком, которым я ее считала.
У меня нет слов.
– Пэм? ПЭМ?!
Я ошеломлена. Я в ужасе. Я…
Я минуту сижу, закаменев. Закрываю глаза. И начинаю вспоминать все, что на самом деле знаю о Пэм. Все, что я на самом деле видела сама или слышала о поступках Пэм за те годы, что знаю ее. Не могу припомнить никаких случаев, когда она была бы «сильной» или «веселой». Она всегда на взводе – никакой непринужденности. Мне случалось видеть, как она была и мелочной, и злобной, и сплетницей, так что «верная» – это совсем не то слово. Но… она ведь никогда не была такой на самом деле? Верно? Верно?
И тут я громко ахаю.
Потому что это первый раз, когда я начинаю что-то понимать.
Те друзья, которых я создавала в своих дневниках, когда мне было одиннадцать лет? Те личности, и биографии, и качества, которыми я их наделяла? Те истории, которые я сплетала, чтобы создать мир, в котором у меня были свои люди? Люди, которые привечали пухлую девочку-аутсайдера в очках с толстыми «бутылочными» стеклами и некрасивыми косичками? Персонажи, которых я сотворила, чтобы у меня было свое племя?
Я делаю это до сих пор.
Прямо сейчас.
Я понятия не имею, какова Пэм на самом деле. Потому что… все до единого качества, которые я упоминала в прошлом, говоря о ней, – это всего лишь рельсы, уложенные мною. Посиделки у костра.
Я плету небылицы и тем зарабатываю на жизнь.
Я придумала Пэм.
Роль Пэм играет кто-то по имени Пэм.
Я потратила не один год на дружбу – прекрасную, совершенно изумительную дружбу – с человеком, который является лишь заменой плода моего воображения.
Сижу. Осознаю, что состою в дружеских отношениях с воображаемой реальностью.
Я даже не уверена, что мне нравится эта настоящая Пэм.
Я даже не думаю, что знаю Пэм. Она была просто…
– Аватаркой, – подсказывает Скотт. – Она была аватаркой.
Да!
Я расстроилась. Еще сильнее я расстраиваюсь, когда это случается уже со вторым человеком из моего списка – назовем его… Кеном? Я могла бы подробно рассказать о Кене, но… Второй куплет? Такой же, как и первый. В этом все дело: нет необходимости детально рассказывать, что произошло с Кеном, потому что, в сущности,
Мария Михайловна Левис (1890–1991), родившаяся в интеллигентной еврейской семье в Петербурге, получившая историческое образование на Бестужевских курсах, — свидетельница и участница многих потрясений и событий XX века: от Первой русской революции 1905 года до репрессий 1930-х годов и блокады Ленинграда. Однако «необычайная эпоха», как назвала ее сама Мария Михайловна, — не только войны и, пожалуй, не столько они, сколько мир, а с ним путешествия, дружбы, встречи с теми, чьи имена сегодня хорошо известны (Г.
Один из величайших ученых XX века Николай Вавилов мечтал покончить с голодом в мире, но в 1943 г. сам умер от голода в саратовской тюрьме. Пионер отечественной генетики, неутомимый и неунывающий охотник за растениями, стал жертвой идеологизации сталинской науки. Не пасовавший ни перед научными трудностями, ни перед сложнейшими экспедициями в самые дикие уголки Земли, Николай Вавилов не смог ничего противопоставить напору циничного демагога- конъюнктурщика Трофима Лысенко. Чистка генетиков отбросила отечественную науку на целое поколение назад и нанесла стране огромный вред. Воссоздавая историю того, как величайшая гуманитарная миссия привела Николая Вавилова к голодной смерти, Питер Прингл опирался на недавно открытые архивные документы, личную и официальную переписку, яркие отчеты об экспедициях, ранее не публиковавшиеся семейные письма и дневники, а также воспоминания очевидцев.
Более тридцати лет Елена Макарова рассказывает об истории гетто Терезин и курирует международные выставки, посвященные этой теме. На ее счету четырехтомное историческое исследование «Крепость над бездной», а также роман «Фридл» о судьбе художницы и педагога Фридл Дикер-Брандейс (1898–1944). Документальный роман «Путеводитель потерянных» органично продолжает эту многолетнюю работу. Основываясь на диалогах с бывшими узниками гетто и лагерей смерти, Макарова создает широкое историческое полотно жизни людей, которым заново приходилось учиться любить, доверять людям, думать, работать.
В ряду величайших сражений, в которых участвовала и победила наша страна, особое место занимает Сталинградская битва — коренной перелом в ходе Второй мировой войны. Среди литературы, посвященной этой великой победе, выделяются воспоминания ее участников — от маршалов и генералов до солдат. В этих мемуарах есть лишь один недостаток — авторы почти ничего не пишут о себе. Вы не найдете у них слов и оценок того, каков был их личный вклад в победу над врагом, какого колоссального напряжения и сил стоила им война.
Франсиско Гойя-и-Лусьентес (1746–1828) — художник, чье имя неотделимо от бурной эпохи революционных потрясений, от надежд и разочарований его современников. Его биография, написанная известным искусствоведом Александром Якимовичем, включает в себя анекдоты, интермедии, научные гипотезы, субъективные догадки и другие попытки приблизиться к волнующим, пугающим и удивительным смыслам картин великого мастера живописи и графики. Читатель встретит здесь близких друзей Гойи, его единомышленников, антагонистов, почитателей и соперников.
Автобиография выдающегося немецкого философа Соломона Маймона (1753–1800) является поистине уникальным сочинением, которому, по общему мнению исследователей, нет равных в европейской мемуарной литературе второй половины XVIII в. Проделав самостоятельный путь из польского местечка до Берлина, от подающего великие надежды молодого талмудиста до философа, сподвижника Иоганна Фихте и Иммануила Канта, Маймон оставил, помимо большого философского наследия, удивительные воспоминания, которые не только стали важнейшим документом в изучении быта и нравов Польши и евреев Восточной Европы, но и являются без преувеличения гимном Просвещению и силе человеческого духа.Данной «Автобиографией» открывается книжная серия «Наследие Соломона Маймона», цель которой — ознакомление русскоязычных читателей с его творчеством.