Год, Год, Год… - [48]

Разболтанный ЗИС, подбрасывая на ухабах, домчал его до города. Посмеиваясь под нос, вернулся он в город, сошел с машины у Шрджанаина, и первый встретившийся ему человек сообщил эту весть. Война. Люди торопились, улицы казались осиротевшими, покинутыми. С горшочком в одной руке, половником в другой вразвалку проходил по улице продавец меда.

— Кому меда, кому меда, — звал он.

Шофер включил фары. Сидевшие в кузове разговаривали, разговор их прерывался взрывами смеха. Время от времени чья-то рука свешивалась справа с ломтем арбуза или же виноградной кистью:

— Угощайся, доктор.

Слева — другая рука:

— Держи, Валод.

И машина устремлялась через туман дальше, везла их домой.

— Значит, ты добровольцем пошел, доктор? — спросил водитель.

— Что ж тут удивительного?

Как призраки, выплывали из тумана и скрывались телеграфные столбы. Выплывали, приближались, стремительно отлетали. Показались частоколы, блеснули черные стекла спящих домов.

— В селе света нет, — сказал водитель, — интересно, что случилось?

«Приехали, — подумал врач, — а света нет».

Вот так он еще раз возвращался в село, и тоже не было света. Но ничего тогда не случилось — просто тогда не было электричества в селе. Мягко помаргивали лучины во тьме, словно свечки в темноте церкви, и в средневековом этом покое шумел автомобиль, и чертыхался наехавший на камень водитель Валод.

Играл духовой оркестр. Военная музыка рождала грусть, даже в живом бравурном марше была печаль, меланхолическое воспоминание, тоска разлуки и расставания. Когда-то впервые ему об этом сказала одна девушка, образ которой, вспыхнув, возник сейчас из отдаленного тумана войны… Расставались среди вокзальных огней. Оркестр провожал отъезжающих. И при встрече все тот же оркестр играл снова: среди смеха, радостных голосов, окликающих друг друга, звучала та же военная торжественная и грустная музыка, словно напоминая, что встреча — это то же расставание, расставание-встреча. И музыка эта, укачивая тебя, примиряя, уносила к синему прошлому, ко всем встречам и расставаниям.

Фронтовая подруга Валя, в военной форме, волосы убраны под пилотку, улыбается с карточки. Три месяца оставалась во вражеском тылу, госпиталь не успели эвакуировать, Валя и врач не уехали, остались тоже. Вдвоем они вышли во двор. В ближнем лесу шумели танки и ревели колонны машин входящего в город врага. Были первые дни войны, никто еще ясно не представлял, что такое фашизм. Врач, расстелив на земле простыню, красной краской выводил крест, а шум все приближался, вот-вот должны были показаться первые машины. С еще не высохшим белым флагом в руках он пошел им навстречу. Он держал флаг в левой руке, прижав к плечу. Этот старый человек, который без очков не видел ничего в двух шагах даже, спотыкаясь, шел навстречу врагу, в надежде спасти всех раненых, подопечных своих.

Машины, выйдя на опушку, остановились, солдаты попрыгали на землю с автоматами наготове и, растянувшись широкой цепью, под непонятные приказы пошли вперед. Врач приближался к ним, не видя ничего впереди себя. Красный крест на флаге был еще мокрый. Он почти уперся грудью в дуло автомата. Закричал истошно маленький офицер, автомат в руке солдата дрогнул, и старый врач, прошитый автоматной очередью, упал лицом вниз…

— Раненые наши медленно, мучительно умирали, — рассказывала Валя, сжав руки между коленями, глядя вдаль. — Медикаментов нам не дали, их врач ни разу не пришел на осмотр, а однажды ночью всех раненых погрузили в машину… и меня с ними. Привезли на окраину города. Наших заставили вырыть яму, огромную, широкую, глубокую. Всех свалили в яму… засыпали землей… А земля потом дышала, свежая черная наша землица… Не знаю, что было дальше, ничего не помню… что со мной было, не помню…

Спокойно, безразлично почти рассказывала она о своих тяжелых днях… Валя Стороженко, 1920 года рождения, Украина, город Винница…

Играет духовой оркестр на железнодорожной станции, желтоватый дым горящего толя стелется по рельсам.

Из Еревана выехало их двадцать человек, все врачи. Оставляли товарищей от города к городу, и в начале августа пять человек добрались до Москвы. Трех из пяти отправили в Казань, а ему и другому врачу сообщили, что через две недели отправка в Воронеж, на двухмесячные курсы полевой хирургии. Гариб Симонян — так звали товарища. Познакомились в Ереване в день отъезда. Из клинической больницы, тридцати трех лет, женатый. Владел несколькими языками. Вдруг он сделался молчаливым, скрытным. У него был совершенно иной режим дня: уходил вечером, возвращался утром, а иногда и вовсе не приходил. Серьезный был человек, с тяжелым характером, чуждый сантиментов. Он не чувствовал себя, как Стефан, одиноким. Стефан видел это. Кровати их были рядом. И однажды он сказал Стефану:

— Ты что делаешь каждый день после занятий? По городу гуляешь? Да ты что, ребенок?

На следующий день отвел Стефана в 1-й медицинский институт.

— Таких людей услышишь и увидишь, о которых в книжках читал.

Зал был битком набит, стояла духота, люди в военной форме, разного возраста, тесно занимали все ряды. Сделав знак Стефану, Гариб прошел вперед. Из одного ряда Гарибу помахали, показали на занятое для него место. Стефан сел, огляделся: «Аристо?!» Кругом недовольно зашикали.