Год, Год, Год… - [49]

— Выйдем, — сказал Стефан.

— Слушай, слушай, — сказал Аристо, — полезно.

Слышался голос докладчика:

— Фашистская «новейшая» медицина не считает нужным изучать причины болезни. Они утверждают, что принимать во внимание нужно только симптомы, анамнез они отбрасывают. В лечении инфекционных болезней, говорит Гроте, анамнез не имеет никакого значения…

Кто-то из первых рядов прервал докладчика:

— Вирхова и Коха считают вне науки, — голос был в высшей степени интеллигентный.

— Кто это? — спросил Стефан.

— Профессор Гаврилов, — сказал Аристо.

— Кто?

— Да, — вмешался еще кто-то из зала, — взамен этого они прославляют мистицизм, а из медикаментов принимают лишь очень немногое. Даже гонорею лечат «естественным» путем.

— А это кто? — спросил Стефан у Аристо.

— Академик…

Поднялся шум, Стефан не расслышал, какой именно академик.

— Тише, товарищи, тише…

К кафедре вышел профессор Варданов:

— Кого Юпитер хочет наказать, того он лишает разума…

Вышли. Стефану хотелось говорить с Аристо, задать ему несколько вопросов. «Говорим — вероломство, говорим — нарушили договор, но договариваться можно с друзьями, с близкими, не с этими же собаками…»

— Расскажи о Ереване, — попросил Аристо. — Двадцать второго июля я был здесь. Бомбежку видел. Чудовищно. Месяц уже летают над Москвой. Ты что собираешься делать?

— Я знаю? Жду вот. В Воронеж будто бы должны отправить. А ты?

Аристо был слушателем курсов по санитарной обороне. Были такие курсы — для преподавателей мединститутов.

— Отзовут, наверно, — сказал Аристо.

Военная форма не шла ему. Узкие плечи, опавшие, ворот болтается, что-то комическое во всем облике. Под военной формой чувствовалось не приученное к лишениям, переряженное тело лектора. Он должен был расстаться с этой формой. В действующую армию его не взяли, сказал он, и в голосе его было искреннее сожаление.

Больше они не встретились. Условились о встрече, но что такое условиться во время войны? Прожектора скрещивали мечи на небе, даже подумать о том, что встреча не состоялась, а должна была, даже на это не было времени.

Вначале Есаяна назначили в эвакуационный госпиталь, но вскоре с санитарным обозом он был направлен в действующую армию, и в последних числах октября своими глазами увидел настоящую войну.

— Люди истекали кровью, им помощь нужна, а вы одного вида крови боитесь, да что же это такое? Что мне с вами делать! — И выходил из себя главный врач, видя растерянность и нерешительность вновь прибывших.

Но их обвинять было трудно. Спокойно жили себе люди под ярким солнцем, и вдруг на тебе — под пулями, без анестезии хладнокровно пили у живого человека ногу или руку. Сдерживая приступ тошноты, сжав зубы, среди стонов и ругательств — в таком невообразимом кошмаре прошли первые дни, но постепенно война стала буднями, привычной, неделимой частью тебя самого.

В конце декабря, после того как отбили Клин, Стефана перебросили на Юго-Западный фронт. Тут он расстался со своим первым фронтовым товарищем, только имя его помнит — Дмитрий. Четыре дня вместе стояли на одной из промежуточных станций, на пятый день имущество санбата погрузили в тыловой эшелон, и в два часа ночи состав бесшумно выскользнул со станции, взяв направление на Арзамас. Это было не обычное расставание, к грусти примешивался страх. Расставание было похоже на смерть. Они больше не должны были встретиться. Через некоторое время в том же направлении низко пролетели немецкие бомбардировщики…

Санбат Стефана получил приказ идти в другом направлении — к линии фронта. На третьи сутки ночью головная машина остановилась в незнакомом селе. Вся колонна остановилась вслед за первой машиной. Смутное молчание. Впереди с изрешеченными стенами белела церковь. С четырех сторон разрушенные дома, поваленные изгороди, двери, на улицах вещи, на снегу следы от машин — следы шли на запад. Все, что возможно было, было погружено в машины, следы которых вели на запад, и вывезено в спешке, остальное разрушенное временем и непогодой, валялось в грязи истоптанное, никому не нужное. Что же было делать, сошли с машин, разбрелись по селу в поисках подходящего здания. С широкими улицами село, снег по колено.

— Эй, — крикнула Валя, — есть тут живой кто? Возле одной калитки обозначился скелет в лохмотьях.

— Проклятая, как по-русски говорит. Выучилась стерва, — сказал спокойно и ненавистно скелет.

— Свои мы, бабушка, свои. Где здесь больница у вас?

— На что она, — с сомнением сказала старуха, — коли крыши над ней нет?

— А школа?

— Школа… там, — показала рукой старуха.

Вход в школьный двор закрыла поваленная набок машина. Само здание было цело. Оттащив в сторону разбитый грузовик, машины въехали во двор. Стефан развешивал таблички на дверях: «Операционная», «Перевязочная», «Кубовая». Вымыли полы, стены, окна, вычистили все, выскоблили — к утру временный госпиталь готов был к приему раненых.

Через два часа получили приказ двигаться дальше. Снова село, снова школа, те же таблички: «Операционная», «Кубовая», «Перевязочная».

Ночь глубокая. Под слабым светом солярок застеленные серыми одеялами кровати. Тишина. Спокойными, бесшумными шагами входит в палату медсестра.