Гнездо аиста - [96]

— Возьми машинку, — сказал он Павлине.

Она теперь часто переносила свою пишущую машинку к нему в кабинет. В приемной было очень беспокойно, она то и дело вскакивала, звонили телефоны, а люди, ожидавшие приема, сидели у нее чуть ли не на голове. Уже несколько дней она слышала только злые, хриплые голоса. Бриндзак нервничал. Павлина почти физически ощущала вокруг себя атмосферу неуверенности. Теперь она печатала на машинке то, что Петричко рассказывал о Трнавке, и его рассказ приводил ее в отчаяние. Сколько раз она говорила себе: не твоего ума дело, знай себе стучи на машинке. Но не думать, а только стучать на машинке она не могла.

Павлина ждала, рассматривая рыжее пятно на зеленом сукне стола: это было пятно от пролитого кофе. Тогда, при Гойдиче, она пыталась его оттереть, но только размазала, и образовался еще беловатый круг. Гойдич. Она бы отдала год жизни за то, чтобы теперь тут сидел он. Павлина ни разу не видела его с тех пор, как он ушел, и однажды, расхрабрившись, пошла его навестить. Ей хотелось сделать ему сюрприз и посмотреть на его новую квартиру. Но Гойдича не было дома. Квартира на Гедвабной улице, куда его переселили, оказалась маленькой и сырой каморкой. Павлина с ним так и не увиделась, но из-за этого визита у нее были неприятности. И откуда Бриндзак узнал?

Собственно говоря, это даже нельзя было назвать неприятностями. Он только дал ей понять, что ему известно о ее попытке увидеться с Гойдичем. Презрительно улыбаясь, он пристально смотрел на нее глазами-щелочками. Оставшись одна, Павлина расплакалась. Разве она совершила что-то недозволенное? Разве она не болеет за их дело? Никогда бы она не стала тут работать, если бы не верила в него.

Другие девушки давно гуляют у Лаборца, а она все еще сидит тут. Сколько раз она здесь ночевала, когда ей приходилось стучать допоздна на машинке или дежурить у телефона. Только по воскресеньям она была свободна. По воскресеньям она убирается дома, стирает отцу и братьям — матери у них давно нет.

Павлина встала и зажгла лампу.

Бриндзак на нее никогда не кричал. Только, прищурясь, скажет что-нибудь приглушенным голосом, а у нее деревенеют губы от страха и пересыхает во рту. Она презирала его и боялась. Ей не стало легче, когда она поняла, что такие чувства он вызывает не у нее одной.

Павлина слышала; люди уже шептались о том, что сняли Врабела. Секретаря областного комитета. Так, значит… У нее даже дух захватило, когда она подумала об этом. И снова принялась стучать на машинке, рассеянно слушая Петричко.

— Не-ве-ро-ят-но.

Она подняла голову и поглядела на Бриндзака. Да. Невероятно, мысленно повторила она вслед за ним. Можешь считать, что и ты… Она знала: снятие Врабела ставит под угрозу и положение Бриндзака.

Даже кровь прилила к лицу от этой мысли.

— Не-ве-ро-ят-но.

Бриндзак сидел, позвякивая связкой ключей. Вот тебе на! Они собирались ехать с Сойкой в Трнавку. Вышли, и уже в коридоре он узнал эту новость. Ее привез из области инспектор Кордяк: Врабел снят.

Еще, правда, областной комитет не собирался, но вопрос о его снятии был решен наверху. Центральный Комитет… Так… Сектантские перегибы при коллективизации — искривление политической линии партии. Говорят, прибудет подкрепление для улучшения политической работы в области. Пришлют сюда людей из Братиславы и из Праги? Гм… Перегибы. А теперь кто-то приедет выправлять линию. Ведь это же полный разгром партии. Хотя в области кое-кто, конечно, потирает руки. Как же иначе. Не-ве-ро-ят-но. Совершенно невероятно. Паршивцы, трусы, но я изворачиваться не стану. Так и знайте. Малая Москва, говорите? А Хаба там уже снова на коне. Кто его знает лучше меня? Уж я бы его отполировал до блеска. А вместо этого сижу и жду, пока они нам всыпят.

— А ты что на это скажешь? — повернулся он к Галушке.

— У меня на этот счет свои инструкции, — ответил тот, пожимая плечами, и обратился к Петричко: — Они еще не выкрасили дом священника или церковь в желтый цвет? Теперь кое-где так делают. Это значит: мы подчиняемся Риму, а не вам.

— И это все, что ты можешь сказать? — спросил Бриндзак Галушку. — Мне не до шуток.

— А ты насчет меня не строй планов, — сказал Галушка. — Ничего такого я делать не стану. У меня свои инструкции.

Он говорил осторожно и мягко, но не пытался скрыть самолюбивого удовлетворения оттого, что может возразить Бриндзаку.

Тут дело в принципе. Не буду я посылать своих людей по деревням, чтобы они сторожили, пасли и доили скот, думал он. И не могу я сажать людей под твою диктовку. У меня из-за этого уже были неприятности. Но теперь все позади.

Не-ве-ро-ят-но. Раньше он не позволял себе так со мной разговаривать, подумал Бриндзак. Я этого не потерплю. Пока я здесь, на этом месте, развязывать руки классовому врагу не позволю.

— Мой тебе совет — хорошенько подумай, — сказал он.

— В Трнавке мы, конечно, расследование проведем, — заверил Галушка.

Его душила ярость. Бриндзак давно уже стоял у него поперек горла. Что уставился на меня? Да иди ты к черту со своей вечной подозрительностью! Подожду, пока придут указания сверху, а пока все как следует проверю. Да. Там, у Петричко, можно кое-что предпринять. Нападение на общественников, насильственный угон кооперативного стада, нападение на местные органы государственной власти, повреждение телефонной связи. Да. Там мы сделаем все, что возможно. В Чичаве мы тогда скот сами снова собрали, а к чему это привело? Сегодня в полдень кооператив там распустили. Вся деревня проголосовала за его роспуск. Единогласно. Черт возьми, а что бы ты там предпринял?