Гнездо аиста - [97]

Петричко слышал, как рядом с ним Бриндзак покашливал.

— Но одно ты все-таки сделаешь, — сказал Бриндзак.

— Слушаю тебя, — ответил Галушка.

Гашпар, который все это время внимательно наблюдал за обоими, завертел головой.

— Я пошлю сейчас же эти записи в область, чтобы там знали, что тут делается после этого несчастного выступления Запотоцкого. А ты пошлешь своих ребят, — продолжал Бриндзак. — Пусть разъезжают по району, чтобы их всюду видели.

— Хорошо, — сказал Галушка. — Это можно, это мы сделаем.

Он повернулся на каблуках и вышел. Бриндзак и Петричко посмотрели ему вслед. Гашпар молчал. Павлина вспыхнула от волнения.

Петричко уже понял, что скот они не соберут, и на душе у него стало горько. А ты думал, что на твоей улице праздник. Говорил, что старые порядки в Трнавке приказали долго жить. Ты хотел людей вести под уздцы, как доброго коня, который сам боится взойти на холм, хотя за этим холмом лежит зеленый луг и он мог бы на нем порезвиться. Там растет для этого коня самый лучший овес и есть родник с кристально чистой водой. Но конь дрожит, и спина у него взмокла от страха. И не хватает у него разума, чтобы самому пойти туда. И вполне естественно, что нам пришлось огреть его веревкой и тащить под уздцы. Петричко никак не мог понять, почему этот конь вдруг заартачился. Почему, когда оставалось совсем немного до вершины, до того великолепного луга, он испугался и понес? Ох и глупец же ты! Зачем же ты позволил коню сбросить упряжку?

Губы у него распухли и стали твердыми, левая щека отекла.

— Интересно, чего ты добьешься, если парни из КНБ будут только разъезжать, и ничего больше? Разве это поможет делу?

— Я бы все сделал иначе, — сказал Бриндзак. — Я бы вытравил всех саботажников, как крыс, если бы было можно. Но теперь, оказывается, повсюду полно таких гадин. Что и говорить, дело дрянь. Когда вышла эта злосчастная статья, мы изъяли из продажи все газеты. И приняли меры, чтобы их никто не распространял. Врабел…

Бриндзак посмотрел на Петричко. Нет, тот еще ничего не знает, подумал он. Потом, будто вдруг что-то вспомнив, повернулся к Павлине — она стояла, держа бумаги в руке, — и молча протянул ей ключи.

— Выпей малость, — сказал он Петричко. — Да, поймали вас в ловушку.

Петричко посмотрел на Павлину. У нее так дрожали руки, что, наливая вино, она расплескала его.

Он провел рукой по разбитым губам и тихо сказал:

— Теперь мне ясно — скот нам уже не собрать.

2

Мать снова намочила полотенце в ледяной воде и осторожно положила его Павлу на голову. Он лежал на постели одетый, вода стекала с полотенца и расползалась розовыми пятнами по подушке. Рана у него продолжала кровоточить.

— Больно?

— Ужасно жжет. И душно здесь.

В комнате стоял чад. Мать растапливала печку хворостом, руки у нее тряслись, какая-то веточка выпала и медленно тлела на полу.

— Сейчас открою дверь, погоди. — Она рылась у стола в мешочках с травами — искала ромашку.

Запах ромашки смешался с дымом и наполнил всю комнату. Этот запах был ему приятен: от него веяло домашним теплом и покоем и он напоминал ему детство. И все же Павел обрадовался, когда мать открыла дверь. Он глубоко вдохнул свежий воздух и прислушался.

Было тихо.

Все кончено, думал Павел. Он понимал, почему мать закрыла в такую жару дверь. Она не хотела, чтобы их кто-нибудь видел или слышал, не хотела сейчас напоминать деревне об их существовании.

Когда Павел с поленом в руке подошел к забору и Анна закричала, Дюри обернулся, отпустил Демко и ошеломленно уставился на Павла. Лицо у него перекосилось, глаза налились кровью, и он бросился на Павла. Павел едва держался на ногах, но полено в руке сжимал крепко.

Потом на дороге кто-то заорал:

— Стойте! Слышите! Ни с места!

Это был лесник.

— Если кто шевельнется — пристрелю! — сказал он, целясь из дробовика то в Дюри, то в Штенко. Его голос не оставлял никакого сомнения в том, что лесник и впрямь нажмет спуск. — А ну мотай отсюда в разные стороны!

— Убери палец с курка! Ружье-то на взводе, — сказал Штенко.

— А ну проваливайте, а то стрелять буду.

Павел и Дюри переглянулись, но не уходили. Дуло дробовика было по-прежнему нацелено на них. Мимо, как во сне, прошла Анна. Коровы вели ее сами, она только держалась за веревку. Первым двинулся Демко. И тут же присел на бревно у забора, чтобы передохнуть немного. Левый глаз у него заплыл и посинел.

Увидев Анну с коровами, Дюри торжествующе и презрительно посмотрел на Павла, по щекам и лбу которого текла кровь.

— Гони их домой, — крикнул он Анне, — гони туда, где им и положено быть.

Он был уверен — теперь уж не нужно ничего скрывать, все будет опять, как прежде. И тоже ухватился за веревку.

Когда они ушли, Демко поднялся.

— Эх, мне бы воды холодной.

— Выпьешь дома. Пойдем, побудешь у нас, — сказал Павел.

Поддерживая друг друга, они, пошатываясь, пошли по шоссе. Мать, увидев их, выбежала навстречу и втащила обоих в дом.

Только в комнате Павел выпустил из рук полено, которое всю дорогу сжимал в руке, и повалился на кровать. И мать принялась ухаживать за ним.

Павел пролежал, наверное, с полчаса и не заметил, когда пришел отец. Он слышал, как яростно тот ругался. Помывшись и надев чистую одежду, отец вскоре ушел вместе с Демко.