Гнезда русской культуры (кружок и семья) - [151]

Разумеется, этот вариант рассказа Г. М. Князев также считает нереальным. Между тем о попытке Константина встретиться с женщиной легкого поведения упоминает такой надежный свидетель, как Белинский, причем в пору откровенных бесед с Аксаковым, явно с его слов. (Скрытность, утаивание того, что в общественном мнении почиталось позором и стыдным, Константину были несвойственны.) Какой же смысл заключает в себе, скорее всего, этот рассказ?

Константину исполнилось уже двадцать два года, и он понимал, что должен догнать своих сверстников, стать взрослым. Возможно, девушка, которую он встретил, ему понравилась, показалась привлекательной, пробудила теплую волну симпатии. Константин попробовал сделать новый шаг, найти что-то общее в интеллектуальных интересах и духовном настрое – но тут был возвращен с неба на землю откровенной и деловитой меркантильностью.

И тогда он понял, что не может решиться на то, что так легко давалось другим. Никогда, никогда не пойдет он на это без глубокой духовной симпатии, в силу одного только физического влечения…

Поскольку версия эпизода с продавщицей подтверждена была Панаеву самим Аксаковым, логично предположить, что речь, скорее всего, идет о другом случае – но это уже не меняет дела.

В конце своего пребывания за границей Константин считал дни и часы. По первоначальному плану путешествие должно было продолжаться примерно год, а длилось около пяти месяцев.

В октябре 1838 года Константин возвратился в Москву, дав себе слово никогда больше не покидать отчий кров.

Глава шестнадцатая Григорий и Иван

Петербургское училище правоведения, в которое поступили младшие братья Константина, Григорий и Иван Аксаковы, было основано недавно, в 1835 году, для подготовки специалистов в области юриспруденции, права.

Задача эта была назревшей и очень непростой. Как писал В. В. Стасов, один из первых питомцев училища, впоследствии художественный критик, в то время в России уже многие стали понимать, «что одна из самых больших наших язв – проклятое чиновничество, прогнившее до мозга костей, продажное, живущее взятками и не находящее в них ровно ничего худого, крючкотворствующее, кривящее на каждом шагу душой, пишущее горы дел, лукавое, но не умное, едва грамотное…». Нужно было побыстрее организовать отпор этой «язве», этому «крапивному семени», с которым яростно, но, увы, пока не очень успешно сражалась русская литература от Кантемира и Сумарокова до Грибоедова и Гоголя. В противовес нечистым чиновникам предполагалось выдвинуть поколения чистых – неподкупных, справедливых, бескорыстных и строгих.

Трудно сказать, насколько искренне верили основатели училища в реальность задуманного, но факт тот, что с самого начала в этом плане заключалась изрядная доля утопизма. Предполагалось, что кто-то в состоянии соорудить островок честности и неподкупности в море лихоимства и зла, воспитать плеяду идеальных общественных деятелей независимо от внешних условий и вопреки им. Будто можно отгородить питомник от жизни непроходимой стеной! Расплачиваться за эту нереальную идею пришлось потом выпускникам училища – из числа тех, кто в нее поверил, кто все принимал за чистую монету. Это относится прежде всего к Ивану Аксакову…

Если же отвлечься от утопических проектов, то на фоне других учебных заведений России Училище правоведения выделялось в лучшую сторону, в первую очередь благодаря участию его первого попечителя принца Петра Ольденбургского, человека гуманного и образованного. Состав преподавателей в училище был не самый плохой, среди них водились люди ограниченные и не блиставшие глубокими познаниями, но «не было ни одного деспота, ни одного злого или свирепого командира, какими тогда отличалось, к несчастью, большинство остальных русских училищ» (В. В. Стасов). Упоминание о «командирах» не случайно, жизнь в училище строилась по закону «форменности»: воспитанники носили мундир с серебряным галуном на воротнике и треугольную шляпу, по команде гувернеров строились в шеренги по росту, ходили в столовую парами и т. д. В свое время К. Аксакову одна мысль о введении форменной одежды в Московском университете казалась кощунственной, но в Училище правоведения это считалось делом естественным и уместным: как-никак, а все-таки будущие стражи – стражи закона.

В. Стасов поступил в училище в том же 1836 году, что и Гриша Аксаков, но в своих мемуарах он его не упоминает и, видимо, каких-либо контактов с ним вообще не имел. Объясняется это тем, что двенадцатилетний Стасов поступил в младший класс, а шестнадцатилетний Аксаков – сразу в четвертый. Стасову предстояло пройти полный семилетний курс обучения, а Аксакову – только последние четыре курса.

В первые месяцы самостоятельной жизни в Петербурге Григорию было тоскливо и грустно. «Зачем эта разлука! – писал он домой, – но делать нечего: надобно разлучиться года на четыре, потом соединиться и никогда больше не разлучаться… Я грущу, скучаю по вас, и когда узнаю, что и вы грустите, тогда я готов почти плакать и сержусь на себя, что решился вступить в это училище и расстаться с вами на четыре года».

Тоска и раздражение Григория выливались на все окружающее: на петербургский театр, петербургскую погоду, на весь облик столицы. «Здания, которые все хвалят и которые выше московских, мне вовсе не нравятся, точно как стены какой-то клетки. И образ жизни другой. Как можно сравнить с Москвой!» Григорий подхватывает фамильную неприязнь Аксаковых к Петербургу.