Гнев Мегрэ - [8]

На улице Виктор-Массе почти такая же витрина была на более широком фасаде «Голубого экспресса». Люка проехал чуть дальше и остановился перед солидным жилым домом. Дом был из серого камня, довольно богатый, и две медные дощечки извещали: одна — о том, что здесь живет доктор, другая — что здесь находится Общество по продаже недвижимого имущества.

— Вы к кому? — не очень любезно спросила консьержка, открывая застекленную дверь своей каморки.

— Мадам Буле…

— Четвертый этаж, налево, но…

Оглядев их, она спохватилась:

— Вы из полиции?.. Тогда можете подняться… Бедные женщины, должно быть, в таком состоянии…

Почти бесшумный лифт, красный ковер на лестнице, освещенной лучше, чем в большинстве домов Парижа. На четвертом этаже за дверью можно было различить голоса. Мегрэ нажал кнопку звонка, голоса стихли, послышались приближающиеся шаги, и в проеме двери появился Антонио. Он был без пиджака, в руке держал бутерброд.

— Входите… Не обращайте внимания на беспорядок…

Из спальни доносился плач ребенка. Маленький мальчик уцепился за платье довольно полной молодой женщины; она еще не успела причесаться, и ее черные волосы ниспадали на спину.

— Моя сестра Марина…

Как и следовало ожидать, у нее были покрасневшие глаза, и она казалась немного не в себе.

— Пройдите…

Она провела их в гостиную, где тоже царил беспорядок: на ковре валялась опрокинутая деревянная лошадка, на столе стояли немытые чашки и стаканы. Женщина постарше, еще более полная, одетая в халат небесно-голубого цвета, вышла из другой двери и с подозрением разглядывала пришедших.

— Моя мать… — представил Антонио. — Она почти не говорит по-французски… Видно, никогда уже не научится…

Квартира выглядела просторной, удобной, но обставлена была той непритязательной мебелью, что продается в универсальных магазинах.

— А где ваша младшая сестра? — поинтересовался Мегрэ, оглядываясь.

— С малышкой… Она сейчас придет…

— Как вы все это объясняете, господин комиссар? — спросила Марина; акцент у нее был меньше, чем у брата.

Ей было восемнадцать или девятнадцать лет, когда Буле встретил ее. Сейчас ей двадцать пять или двадцать шесть, и она еще очень красива — матовая кожа, темные глаза. Сохранила ли она свое кокетство? При таких обстоятельствах судить об этом трудно, но комиссар мог бы поспорить, что она уже не заботилась ни о фигуре, ни о нарядах, просто счастливо жила в окружении своей матери, своей сестры, своих детей и мужа, и ничто в мире больше не волновало ее.

Едва войдя в квартиру, Мегрэ потянул носом и почувствовал запах, который витал здесь и который напоминал ему запах итальянских ресторанов.

Антонио явно держался как глава семьи. Не был ли он им в какой-то степени еще при жизни Эмиля Буле?

Не у него ли бывший помощник метрдотеля должен был просить руки Марины?

Все еще держа бутерброд в руке, Антонио спросил:

— Вы что-нибудь выяснили?

— Я хотел бы знать, когда во вторник вечером ваш зять ушел из дома и был ли у него с собой пистолет?

Антонио посмотрел на сестру, та, поколебавшись минуту, торопливо прошла в другую комнату. Дверь осталась открытой, и через нее можно было увидеть столовую, Марина пересекла ее и вошла в спальню. Там она открыла ящик комода и вернулась с темным предметом в руке.

Это был пистолет, она держала его осторожно, как человек, который боится оружия.

— Он лежал на своем месте, — сказала Марина.

— Ваш муж не всегда носил его при себе?

— Нет, не всегда… В последнее время — нет…

Антонио вмешался:

— После смерти Мазотти и отъезда его банды на юг у Эмиля отпала необходимость носить оружие…

Это было показательно. Значит, выходя из дома во вторник вечером, Эмиль Буле не ожидал никакой опасной или неприятной встречи.

— В котором часу он вас покинул, мадам?

— Без нескольких минут девять, это его обычное время… Мы пообедали в восемь часов. Перед уходом он, как всегда, зашел поцеловать детей, они уже лежали в кроватках…

— Он не показался вам озабоченным?

Она силилась припомнить. У нее были очень красивые глаза, и в другое время они, должно быть, искрились лаской и весельем.

— Нет, не думаю… Вы знаете, Эмиль был сдержан, и тем, кто не знал его близко, он, верно, представлялся человеком замкнутым…

Две слезинки блеснули у нее на ресницах.

— По натуре он был очень добрый, очень чуткий…

Она повернулась к матери, которая слушала разговор, скрестив руки на животе, сказала ей несколько слов по-итальянски, и та в знак согласия закивала головой.

— Я знаю, что думают о владельцах ночных заведений… Их представляют себе своего рода гангстерами, да и правда, среди них есть такие…

Она утерла глаза и взглянула на брата, как бы спрашивая у него разрешения продолжить.

— А он скорее был робкий… Но только, пожалуй, не в делах. Его окружало столько женщин, с которыми он мог бы делать все, что ему заблагорассудится, но он не в пример большинству своих коллег считал их служащими и, даже если оставался с кем-нибудь из них наедине, вел себя уважительно… Я это прекрасно знаю, ведь прежде чем стать его женой, я тоже служила у него. Верите ли, нет, но он несколько недель обхаживал меня, словно юноша… Пока шло представление, он иногда разговаривал со мной, расспрашивал, где я родилась, где жила моя семья, в Париже ли живет моя мать, есть ли у меня братья и сестры… И только… Но ни разу за все время не коснулся меня… Даже ни разу не предложил проводить…