Гнев. История одной жизни. Книга первая - [40]

— Вах-эй! — изображаю я искреннее удивление. — Откуда же они взялись? Может, это не разбойники?

— Аламаны, черт их побери! — рычит комендант, — Еще какие разбойники! Живут, как птицы, дома постоянного не имеют, дом у них на плечах. Командует ими самозванец Ходоу-сердар, пастух бывший. — Комендант заразительно хохочет, вытирая рукавом слезы. — Пастух, говорю, стал сердаром! Овечий пастух. Ей богу, приближается конец света, потоп или землетрясение!

— Господин комендант! Кто же этих смельчаков снабжает деньгами?

— Недавно я ездил в Портан. Там встретился с одним из разбойников Ходоу, с Хусейнша. От него узнал, что всадники Ходоу ездят по десять-пятнадцать человек по тегерано-мешхедской дороге и грабят торговцев. А туда, где Ходоу не бывает, например, в Себзиваре, Нишапуре, — туда он пишет письма с угрозами. Хаджи Касему Ходоу написал: «Многоуважаемый Хаджи Касем, прошу одолжить мне тысячу туманов. Не теряю надежды, что к десятому числу сего месяца получу их. Заранее благодарю, господин! С приветом Ходоу!» Многие получают такие письма.

— Во, как интересно, господин комендант. Ну и высылают они деньги Ходоу-сердару?

— Посмей только не выслать! Кому надоело жить на свете? Наплевать на эти тысячи. Лучше сразу откупиться, чем рисковать жизнью. Деньги найти можно, а другую жизнь не купишь.

— Спасибо, господин комендант, я очень рад беседе. До свидания. Мне надо разнести газеты. Желаю переловить всех разбойников.

Вечером я с таким азартом рассказывал об этом Ахмеду. Друг тянет меня в мечеть.

— Да отстань ты, — отмахиваюсь я. — Там одни старики, какой толк от них!

— Идем скорей, все узнаешь! — торопит меня Ахмед. — Мечеть сегодня полна народа, сам шейх говорить будет!

Мы подоспели как раз ко времени. Только что окончился намаз и на возвышение — мамберу — медленно взошел Шейх-аль-ислам. Огромное вместилище мечети мгновенно охватила гробовая тишина, будто нет здесь ни одного живого существа. Только слышно внушительное покашливание. Это шейх прочищает горло, сейчас начнет говорить.

Заунывно канючит шейх:

— Эй вы, рабы аллаха, выкупите грехи до вашей смерти, ибо на том свете пощады вам не будет. Тела ваши слабые не выдержат вечного всепожирающего огня ада! Эй вы, рабы аллаха! Мы все на этом свете временные гости. Молитесь! Молитесь, пока движется ваша кровь. Ни одна травинка не взойдет, ни один листок с дерева не упадет без согласия и воли аллаха! На небе бог, на земле шах и иные правители! Мятеж против шаха и правителей, это мятеж против бога, пророка и имама! Эи, верующие, не впадайте в грехи и предупреждайте других, чтобы не повторилась трагедия Лута[13]! В нашем городе появились богохульники, нарушители законов и покоя. Они встали на неугодный аллаху путь, грабят общественное достояние. Будьте же бдительны, истинные слуги аллаха, чтоб не сгореть в огне ада! — Шейх-аль-ислам вещает надтреснутым голосом, видно, что он не уверен в свой проповеди.

— Почему-то у шейха сегодня охрипший голос, — говорю я Ахмеду.

— Шейх утром, вместо яйца, съел мороженое, — отвечает Ахмед.

— Давай уйдем?

— Пошли…

На улице уже темно. Ждать нечего и некого. Пора к Арефу. Сегодня же ночью я должен побывать и у Мухтара. Как и в прошлый раз идем с Ахмедом по берегу реки, только путь теперь не кажется столь длинным, как тогда.

Часа через два сидим в той же хижине, на кошме, у лампы. Я рассказываю Арефу о своей беседе с комендантом. Учитель смеется, значит, дела у нас идут хорошо.

— В десятый день нового месяца тебе, Ахмед, надо будет находиться в Довлатабаде, а тебе, Гусейнкули, в Киштане, — предупреждает нас Ареф. — Если вы помните, десятого числа траурный день. День убийства шиитского имама Гусейна. В этот день, как наметил наш повстанческий штаб, мы должны повсюду выступить открыто и свергнуть всех неугодных правителей. Приказ понятен?

— Так точно, господин учитель!

— Пусть бережет вас правое дело!..

В Киштан я пришел в полночь, но на этом мое путешествие не окончилось. Не давая передохнуть, Мухтар повел меня в штаб своей «дивизии», в ущелье Гульмайм. Нелегко в темноте пробираться между камней по узеньким тропкам, того и гляди свалишься в пропасть и тогда — прощай жизнь. Слава аллаху, я не забыл эти места. Мне знакомы каждая тропка, каждый камень на киштанской земле. Шагаю уверенно, так же, как и четыре года назад, когда я бродил здесь то с пастухами, то ради любопытства. Несколько раз я пытался тогда проникнуть в замок паризад и дворец Шабудага, но у меня не хватило на это храбрости.

Мы поднимаемся все выше и выше. Тонкий серпик луны тускло горит над горой, вокруг ничего не видно.

— Посмотри-ка туда, Гусо, — показывает рукой Мухтар. — Видишь огонек?

Действительно, выше и дальше на склоне хребта с минуту маячил маленький огонек, затем погас.

— Что это? — спрашиваю Мухтара.

— Точно не могу сказать, Гусо, — испуганно шепчет Мухтар, — но люди говорят, богатырь Шабудаг вернулся в свои владения. Он мстить будет за поруганную честь киштанцев!

— Ну, ври больше! — усомнился я.

— А чего тут врать? — спокойно отозвался Мухтар. — Сейчас увидишь. Мы идем к нему.

Вскоре мы остановились у подножья громадной скалы. Вверх, между крутыми уступами, вела тропинка. Мухтар присел на корточки, сложил и поднес к губам ладони, издал странный звук, напоминающий крик птицы, и тут же с вершины донеслось в ответ: «Ки-ик, чек-чек! Ки-ик, чек-чек!».