Глыбухинский леший - [53]

Но девочка знала, что Сима лжет. Нередко, ложась без ужина на свой слежавшийся тюфячок, она слышала, как Сима-буфетчица чавкала и сопела, съедая припрятанный под подушкой шоколад. Иногда женщина приносила домой пастилу, колбасу и сыр и наставительно замечала:

— Это вот для гостей. А это для папы… смотри, не тронь!

Девочка стала худеть. Она все чаще опаздывала на уроки, приходила в школу в несвежем платье и стоптанных башмаках. Давно закончилось лето. Над городом мрачно клубилось осеннее небо. Мокрый пронзительный ветер выл в проводах. Девочке он казался косматым и серым, как злая невидимая собака. Налетая на нее сразу же, как только она выходила из деревянного дома на старой московской окраине, он дергал ее за волосы и за платье; она прибегала в школу дрожа от холода, сидела на уроках тихо, боясь глядеть на учителя и подруг.

Три ее лучшие подруги — Шура Блохина, Эллочка Вейсман и Таня Капустина — предлагали ей завтрак, карандаши и учебники. Но девочка не брала, молчала. Тогда они как-то после урока втроем притиснули Нюру к окну в углу коридора. Расспрашивая, девочки горячились, всплескивали руками, сердито вскрикивали, обнимали ее и вместе с ней плакали. Потрясенная Шура предложила послать отцу и буфетчице-Симе письмо или, в крайнем случае, листовку-«молнию»: «Позор пьющему отцу и баптистке Симе!»

Но Таня Капустина сделала проще: она разыскала вожатую школьной пионерской дружины маленькую, как мышка, но энергичную Надю Ефимову и рассказала ей историю Нюры. Вот тогда-то директор школы и привел девочку в свой кабинет. Он встретил ее в коридоре, спросил:

— Почему ты такая тихая и худая? Не больна?

На глазах Нюры выступили слезы.

— Ну что ты, глупенькая? — Директор наклонился к ней, погладил по голове. — Ты, Промотова, не плачь. Ты расскажи мне толком, в чем дело?

От его руки шло ласковое тепло, и Нюра, подумав, сказала:

— Меня папа бьет…

— Как то есть бьет?!

— Он — пьяный. А новая мама учит молиться.

Директор хмуро подергал светлые, недавно отпущенные усы.

— А ну, — сказал он ей строго. — Пойдем ко мне в кабинет.

2

В тот же день вечером тетя Лена Капустина и Надя Ефимова пришли на квартиру Промотовых.

Дверь им открыла большеносая мама Сима. Она подала нежданным гостям тускло поблескивающие лаком стулья и улыбнулась. Но тетя Лена и Надя будто и не заметили эти стулья. Они внимательно оглядели комнату и молча подошли к столу.

— Скажите, гражданин Промотов, — спросила тетя Лена внушительно и спокойно. — Что с вашей девочкой?

Мама Сима торопливо вставила:

— С ней ничего. Она кушает плохо… плохо с чего-то спит. А так — ничего!

Ее мясистое лицо порозовело и расплывалось в улыбке. Но черные маленькие глаза смотрели настороженно, — девочка не любила их, эти острые как булавки, неласковые глаза.

Тетя Лена подождала, когда мама Сима скажет все, и так, словно мамой Симой ничего еще не было сказано, снова строго спросила у Нюриного отца:

— Скажите, что с вашей девочкой?

Мрачный, опухший Промотов глядел перед собой молча. Он был в этот вечер трезв, но после вчерашней попойки болела голова, пересыхало в горле. Ему, сдружившемуся на продовольственной базе с дурными людьми и теперь почти не выходящему из похмелья, было уже все равно, как живет его дочь, во что одевается и что ест. Не глядя на гостей, он угрюмо спросил:

— А в чем тут дело?

— Не вы нас, а мы вас об этом спросить хотели! — Лицо Капустиной порозовело от возмущения. — Девочка опаздывает, а иногда и совсем не приходит в школу. Плохо готовит уроки. На ней грязные, нечиненые платья. В чем тут действительно дело?

Мама Сима вплотную придвинулась к столу.

— Нюра такая неаккуратная! А ведь как я стараюсь, как стараюсь!

Она огорченно поджала толстые губы, вздохнула. Сытое, розовое лицо ее стало елейно-постным.

— Я разговариваю не с вами, а с отцом Нюры Промотовой, — заметила Капустина вскользь, но так отчужденно, что мама Сима вздрогнула, словно ее ударили.

— Но я ей все-таки теперь мама…

— Вы ей чужой человек. Во всех отношениях, насколько я знаю. И о вас еще будет у нас разговор особый. По духу, по поведению, по всему — вы ей не мать! — Последнее слово тетя Капустина произнесла с каким-то горьким ожесточением. — И мы сегодня пришли говорить не с вами.

Она опять повернулась к отцу:

— Вы посмотрите на вашу единственную дочь! — Теплой, сильной рукой тетя Лена притянула Нюру к себе. — Что с ней творится?

Надя Ефимова звонким от переполнявшего ее негодования голоском вскрикнула:

— Она исхудала и перестала играть! Она давно не смеется! Вы понимаете? Не смеется!

Мама Сима с ненавистью поглядела на худенькую, вздрагивающую от волнения Надю. Но ее щекастое лицо при этом по-прежнему любезно и примирительно улыбалось. Глубоко вздохнув, мама Сима сказала:

— Бедная девочка, она такая скрытная! Другая бы поделилась. А эта всегда молчит. В родном дому никого не любит! — И хотела погладить Нюру по голове.

Но та испуганно отшатнулась.

Промотов вдруг угрожающе крикнул:

— Не тронь!

Потом повторил угрюмо:

— Не тронь! Тоже мне, в самом деле, мама нашлась! Знаю я, какая ты Нюрке мама!

И в комнате все на минуту притихли. Потом тетя Лена прежним тоном спросила: