Глубокие раны - [40]
Но тишина в бараке сейчас походила на тишину расплавленной стали. На тишину, каждая секунда которой — безмолвный крик души; на тишину, кующую единство и ненависть; на тишину, придающую слабым силу, мягкосердечным — жестокость, слабовольным — характер. Тишину, понятную каждому. И затем она была нарушена угрюмым сильным голосом.
— Эти сволочи с незапамятных времен на Русь зарятся. Все мало им, гадам, своего.
— Эх, силушку б… Чтобы под корень, словно проказу, железом каленым…
— Зловредный народец.
— При чем здесь народ, — тоскливо протянул в углу кто-то невидимый. — Простому человеку война везде боком выходит. Не министры с генералами вшей кормят, грязь месят да друг другу кровь пускают… Им что, тому же Геббельсу? Речи запузыривает да вино хлещет, а отдуваться солдатам, тем же рабочим. Народ… Тоже, небось, у каждого дома и детишки, и другое прочее…
Малышев, до сих пор молчавший, неожиданно взорвался: неловко толканув лежавшего рядом длиннолицего соседа коленом в бок, он привстал и, сплевывая, зло выругался:
— Заткнись, ты, защитничек! Народ, народ! А кой ему черт, этому народу, виноват? Вертанул Гитлер, как проститутка задом, — мол, все будет, айда за мной, и народ твой — вслед, только язык набок. Наро-од…
— Это неправда, — внезапно оборвал его длиннолицый, приподнимаясь и с необычным для него волнением стискивая худыми длинными пальцами измызганную пилотку. Скосив глаза, Зеленцов с некоторым удивлением наблюдал за ним, а Малышев, впервые услышав, что заговорил его молчаливый сосед, даже растерялся.
— Что неправда? — помедлив, спросил он длиннолицего, который в расплывчатом полумраке барака был похож на полусогнутую длинную корягу. Но и Виктор, и Зеленцов, и Малышев, глаза которых достаточно привыкли к полумраку, меньше всего обращали внимание на фигуру. Их удивило лицо этого молчаливого человека, выражавшее сильное волнение.
— Что неправда? — вновь повторил Малышев и, почувствовав, что внимание почти всего барака привлечено к этой сцене, добавил: — Оглобля… Язык ты проглотил, что ли?
— Язык у меня в порядке, — огрызнулся тот неожиданно. — А вот у тебя в голове не совсем все на месте…
Он произносил слова медленно, словно пробуя их на вкус, и все же часто ошибался на ударениях и нечетко произносил некоторые твердые буквы. Малышев, сбитый с толку, начинал злиться.
— Еще один защитник нашелся. Мало вас, видно, фрицы учат, — Павел зло прищурился. — А я бы вас всех, таких жалостливых, собрал бы в одно место с ними да и препроводил к богу, прислуживать…
Нервное напряжение в бараке стало спадать; длиннолицый после минутного перерыва сказал:
— Германский народ и немецкий фашизм — не одно и то же. Фашизм — это, можно сказать, изделие всего международного капитала, товарищ…
Прищурившись, Павел язвительно перебил:
— Ты не комиссар, случаем? А?..
— Нет, не комиссар, — со злостью ответил длиннолицый. Под удивленными взглядами пленных он вновь опустился на свое место, рядом с Малышевым. Тот слегка отодвинулся, тесня Виктора, и пробурчал:
— Вот психопатов развелось…
Длиннолицый не отозвался, хоть и расслышал; повозившись немного, он притих.
В этот вечер долго никто не спал. Лежали, думали; рядом с Малышевым то и дело ворочался с боку на бок сосед, и Павел, наконец раздосадованный больше его беспокойством, чем толчками, спросил:
— Что возишься, словно человека невзначай укокошил? Сам не спишь и другим не даешь…
Было уже совсем темно, и никто ничего не видел. Но Малышев почувствовал, как сосед отодвинулся, затем сел. И в следующую минуту Павел услышал какой-то неопределенный сдавленный звук, заставивший его тоже приподняться. Сосед не то плакал, не то смеялся. Нащупывая его плечи, Малышев спросил:
— Ну что ты бесишься, право? Ложись давай. Под одну шинель со мной… Да сказал бы хоть, как звать-то тебя… а?
— Арнольд. Впрочем, это ерунда… Я заболел немного… Сильно холодно.
Малышев присвистнул:
— Вот чудак… Молчишь, словно немой. Давай дожить в нашу компанию, в серединку. Хоть не бабы, а все теплее будет. Только шинель сними — у нас под общей крышей.
Павлу в эту ночь никак не хотелось спать, в голову лезли мысли одна мрачнее другой. Зеленцов с Виктором не поддержали начатого было разговора, и сибиряк обрадовался, что молчаливый сосед наконец заговорил. Плохой, нечеткий выговор слов, продолжительные паузы между ними говорили Малышеву, что перед ним — не русский. Имя тоже — Арнольд… Что это за имя?
Устроившись между Павлом и Виктором, Арнольд притих; окликнув его, Малышев не получил ответа.
«И этот уснул… Спят, черти, и голод им нипочем…»
Закрыв глаза, сибиряк стал вспоминать небольшое село над Енисеем и тайгу, и своего древнего, но еще крепкого деда, который настойчиво передавал единственному внуку свои охотничьи навыки и знания.
И потом Малышев думал о том, что однажды они обложили соболя, но соболь попался хитрый… Взобравшись на невысокую березку, он легко перемахнул через сеть… Сибиряк видел белую сказочную тайгу, холодное солнце, горные кряжи… Но это были уже не мысли — это был сон. Он уснул незаметно для себя, и Арнольд, глядя перед собой измученными бессонницей глазами, слушал неясный шепот разговаривающего во сне сибиряка.
Действие романа разворачивается в начале 30-х годов и заканчивается в 1944 году. Из деревни Густищи, средней полосы России, читатель попадает в районный центр Зежск, затем в строящийся близ этих мест моторный завод, потом в Москву. Герои романа — люди разных судеб на самых крутых, драматических этапах российской истории.
Из предисловия:…В центре произведения отряд капитана Трофимова. Вырвавшись осенью 1941 года с группой бойцов из окружения, Трофимов вместе с секретарем райкома Глушовым создает крупное партизанское соединение. Общая опасность, ненависть к врагу собрали в глухом лесу людей сугубо штатских — и учителя Владимира Скворцова, чудом ушедшего от расстрела, и крестьянку Павлу Лопухову, потерявшую в сожженной фашистами деревне трехлетнего сына Васятку, и дочь Глушова Веру, воспитанную без матери, девушку своенравную и романтичную…
Действие романа начинается в послевоенное время и заканчивается в 70-е годы. В центре романа судьба Захара Дерюгина и его семьи. Писатель поднимает вопросы, с которыми столкнулось советское общество: человек и наука, человек и природа, человек и космос.
Роман завершает трилогию, куда входят первые две книги “Судьба” и “Имя твое”.Время действия — наши дни. В жизнь вступают новые поколения Дерюгиных и Брюхановых, которым, как и их отцам в свое время, приходится решать сложные проблемы, стоящие перед обществом.Драматическое переплетение судеб героев, острая социальная направленность отличают это произведение.
"Значит, все дело в том, что их дороги скрестились... Но кто его просил лезть, тайга велика... был человек, и нету человека, ищи иголку в сене. Находят потом обглоданные кости, да и те не соберешь..."- размышляет бухгалтер Василий Горяев, разыскавший погибший в тайге самолет и присвоивший около миллиона рублей, предназначенных для рабочих таежного поселка. Совершив одно преступление, Горяев решается и на второе: на попытку убить сплавщика Ивана Рогачева, невольно разгадавшего тайну исчезновения мешка с зарплатой.
Эта книга открывает собрание сочинений известного советского писателя Петра Проскурина, лауреата Государственных премий РСФСР и СССР. Ее составили ранние произведения писателя: роман «Корни обнажаются в бурю», повести «Тихий, тихий звон», «Тайга» и «Северные рассказы».
Основой сюжета романа известного мастера приключенческого жанра Богдана Сушинского стал реальный исторический факт: покушение на Гитлера 20 июля 1944 года. Бомбу с часовым механизмом пронес в ставку фюрера «Волчье логово» полковник граф Клаус фон Штауффенберг. Он входил в группу заговорщиков, которые решили убрать с политической арены не оправдавшего надежд Гитлера, чтобы прекратить бессмысленную кровопролитную бойню, уберечь свою страну и нацию от «красного» нашествия. Путч под названием «Операция «Валькирия» был жестоко подавлен.
Когда Человек предстал перед Богом, он сказал ему: Господин мой, я всё испытал в жизни. Был сир и убог, власти притесняли меня, голодал, кров мой разрушен, дети и жена оставили меня. Люди обходят меня с презрением и никому нет до меня дела. Разве я не познал все тяготы жизни и не заслужил Твоего прощения?На что Бог ответил ему: Ты не дрожал в промёрзшем окопе, не бежал безумным в последнюю атаку, хватая грудью свинец, не валялся в ночи на стылой земле с разорванным осколками животом. Ты не был на войне, а потому не знаешь о жизни ничего.Книга «Вестники Судного дня» рассказывает о жуткой правде прошедшей Великой войны.
До сих пор всё, что русский читатель знал о трагедии тысяч эльзасцев, насильственно призванных в немецкую армию во время Второй мировой войны, — это статья Ильи Эренбурга «Голос Эльзаса», опубликованная в «Правде» 10 июня 1943 года. Именно после этой статьи судьба французских военнопленных изменилась в лучшую сторону, а некоторой части из них удалось оказаться во французской Африке, в ряду сражавшихся там с немцами войск генерала де Голля. Но до того — мучительная служба в ненавистном вермахте, отчаянные попытки дезертировать и сдаться в советский плен, долгие месяцы пребывания в лагере под Тамбовом.
Излагается судьба одной семьи в тяжёлые военные годы. Автору хотелось рассказать потомкам, как и чем люди жили в это время, во что верили, о чем мечтали, на что надеялись.Адресуется широкому кругу читателей.Болкунов Анатолий Васильевич — старший преподаватель медицинской подготовки Кубанского Государственного Университета кафедры гражданской обороны, капитан медицинской службы.
Ященко Николай Тихонович (1906-1987) - известный забайкальский писатель, талантливый прозаик и публицист. Он родился на станции Хилок в семье рабочего-железнодорожника. В марте 1922 г. вступил в комсомол, работал разносчиком газет, пионерским вожатым, культпропагандистом, секретарем ячейки РКСМ. В 1925 г. он - секретарь губернской детской газеты “Внучата Ильича". Затем трудился в ряде газет Забайкалья и Восточной Сибири. В 1933-1942 годах работал в газете забайкальских железнодорожников “Отпор", где показал себя способным фельетонистом, оперативно откликающимся на злобу дня, высмеивающим косность, бюрократизм, все то, что мешало социалистическому строительству.
Роман известного польского писателя и сценариста Анджея Мулярчика, ставший основой киношедевра великого польского режиссера Анджея Вайды. Простым, почти документальным языком автор рассказывает о страшной катастрофе в небольшом селе под Смоленском, в которой погибли тысячи польских офицеров. Трагичность и актуальность темы заставляет задуматься не только о неумолимости хода мировой истории, но и о прощении ради блага своих детей, которым предстоит жить дальше. Это книга о вере, боли и никогда не умирающей надежде.