Глубокие мотивы: повести - [20]

— Я вас должен арестовать, — сказал Рябинин то, что обязан был сказать.

— Готов, — вздохнул он и дотронулся до рюкзака.

— Будет срок.

— Сколько?

— По статье — от трёх до десяти.

— А точнее?

— Не знаю. Суд решает.

— Сам ведь пришёл…

— Учтут.

— Я готов, — повторил он. — Только без неё выжить бы…

— А она ждать… будет?

— Хоть получу на всю катушку, — убеждённо ответил Сивков, и сразу на щёки лёг румянец, пятнами, как у больного. Рябинин задел то, что, может быть, сейчас и не стоило задевать.

— У меня просьба, — глухо сказал обвиняемый, — не вызывайте её на допрос. Чтобы в суд не таскали…

Рябинин кивнул. Доказательств было достаточно. Одних потерпевших пять человек да явка с повинной. Доказательства были. Но Рябинин вдруг почувствовал, что ему не справиться с желанием; мелким ли, человеческим ли — он не знал.

— Я хотел бы её… увидеть.

Сивков его понял сразу. Он нашёл это естественным, потому что сам хотел её видеть всегда.

— Сейчас? — спросил он.

— Как сейчас?

— Она в коридоре.

Рябинин опять кивнул — теперь испуганно, будто совершал противозаконный поступок. Он испугался себя, испугался до заметной бледности на усталом лице. Арест любого преступника был для него неприятен. И он подумал, что, когда увидит эту женщину, у него не поднимется рука взять санкцию на арест Сивкова.

Тот пошёл в коридор, оставив рюкзак у стула. Рябинин поправил очки и сцепил засуетившиеся пальцы — он ждал шестую женщину.

― АФФЕКТ ―

1

В столовую Рябинин ходил редко: или был выезд на происшествие, или никак не кончался тягучий допрос, или просто забывал. Спохватывался к концу дня, когда гастритная боль начинала выедать желудок. Тогда шёл в буфет, пил стакан тёплого молока и уже терпел до дому. Столовую он не любил за вечный смрад, неторопливые очередишки и красную подливку, от которой у него сразу начиналась изжога. Но в последнее время ему здесь стало нравиться. Он вдруг понял, что столовая — это не только еда, но и возможность отключиться на полчаса от протоколов, кодексов и допросов. Спокойно позвякивают вилки-ложки, сзади обязательно щебечут о пустяках девушки, чуть пáрит очки, и запах печёных булочек кажется уютным, домашним, из детства, каким, видимо, он кажется тем, кто вырос в провинции.

Рябинин взял поднос и пристроился в очередь за мужчиной, которого с затылка не сразу узнал. Прокурор обернулся:

— Прочёл вашу статью, Сергей Георгиевич.

Она была опубликована в «Следственной практике», где пролежала почти год, и у Рябинина к ней пропал всякий интерес.

— Ну и как? — осторожно спросил следователь.

— Мне понравилась. Я и не знал, что вы балуетесь психологией.

— Верно, балуюсь. А баловаться нельзя.

— Почему?

— Ею надо заниматься серьёзно.

— Ну, это специалистам.

— Нет, Юрий Артемьевич, всем.

Прокурор внимательно посмотрел на следователя и свободной рукой пригладил седоватые жёсткие волосы, похожие на чуть распрямлённую металлическую стружку.

— Зачем?

— Любой человек с утра до ночи пользуется психологией. А нужно знать то, чем пользуешься.

Теперь Юрий Артемьевич обхватил пальцами крупный нос и слегка его пошатал, словно пробуя на прочность. Эту привычку уже все знали — так прокурор начинал думать.

— По-моему, вы преувеличиваете значение психологии.

Стук посуды сделался навязчивым. Пропали домашний уют и спокойный парок на очках. Рябинин понял, что сегодня в столовой не расслабиться. Нужно обедать одному. Для него любой разговор, самый никчёмный, требует душевных сил. За свою жизнь не научился он болтать, как эти девушки за спиной. Разговор же о психологии — особый.

— Человек ведь общественное животное, Юрий Артемьевич. И что бы мы ни делали, мы всегда решаем психологические задачи. Чаще всего автоматически.

— Во время работы, разумеется?

— Нет, всегда.

— Допустим, в транспорте я молчу и еду без всякой психологии, — улыбнулся прокурор.

— Да, но вы слышите, видите и думаете. Чтобы вас не толкнули и самому чтобы не толкнуть. Почему этот сидит и не уступает место тому. У него внешность такая, а у этого совсем другая. Этот нравится, а тот нет. Один говорит об одном, второй о другом. Всё это в минуты, в секунды. И так каждый из едущих. Сложнейший психологический клубок.

— Ну, мы-то с вами, надеюсь, стоим и просто беседуем.

— Не просто, Юрий Артемьевич. У нас с вами идёт психологическая борьба.

— Я об этом как-то не думал.

Об этом как-то не думают. Думают о делах. О рублях, тоннах, метрах и процентах, полагая, что жизнь состоит из них. Но жизнь прежде всего состоит из человеческих отношений.

Они сели за стол. Рябинин нехотя взял ложку. Аппетит пропал. Он даже не мог понять — почему. Видимо, его организм уже настроился на схватку и отключил желудок. Зря отключил — предстоит сидеть до восьми. Но прокурор от схватки уклонился. Если оттого, что не думал о психологии и ему нечего было сказать, — разумно. Если же уклонился, как это часто делали другие, опасаясь рябининской вспышки, тогда обидно. Вот почему пропал аппетит.

— Статья понравилась, — повторил прокурор, — но я не согласен, что не бывает безмотивных преступлений.

— Мотив всегда есть, — убеждённо ответил Рябинин.

— Психологи же не отрицают бессознательное, подсознательное или как там… А если оно есть, то и безмотивные действия есть.