Глубинка - [17]

— Верю, ты способная.

Тамара быстро поцеловала его в подбородок, спрятала на его груди голову, попросила:

— Пойдем к нам? Там уютнее, печка топится.

Гошка отказался, наговаривая ей на ухо, что скоро связь с базой, а там надо идти на участок. Все так же прижимаясь к нему, она молча кивала головой.

— Мне страшно, Гоша. Что-то творится вокруг, или только мне, дуре, кажется, я не понимаю… Вот и с тобой тоже. Ушел ты ночью от меня, и все, кольнуло в сердце: «Больше не придет. Ничего у тебя, Томка, хорошего в жизни не было и никогда не будет». Скажи, что это неправда.

— Неправда. — Он сжал ее руку. — Ты так больше не думай.

— Хорошо. — Она пальцами свободной руки промокнула глаза. — Не думать — не буду… Ты что там за красотку вылепил? — Мокрыми глазами ревниво вгляделась в его лицо. — Какую такую мамзель изображал?

— Ну, Тому-уся! — Гошка отстранил ее от себя. — Женщина имя ее. Пусть народ смотрит, помнит о прекрасном, вечном, чтоб не зверел, не опускался на четвереньки, не рычал.

— Ла-адно тебе, — она шлепнула его. — Все же отвечай, как зовут ее, вечную и прекрасную?

Гошка схватил ее, поцеловал.

— Подлиза! — Тамара запустила пальцы в его вихры. — Все равно ты не как все, ты странный… нет, не то слово. В общем, я Верке ни на сколечко не поверила, что ты ее вылепил.

— Во-о-он оно что! — Гошка рассмеялся, вспомнив, как повариха копировала позу статуи. — Нет, не ее, хотя стоило бы. Одна за всех трудится.

Тамара оттолкнула его, капризно надула губы:

— Лучше бы аппаратурой занялся, приборы проэталонировал, графики составил. Фон на снегу отличный.

— Не выйдет. — Гошка виновато потерся ухом о плечо. — Я батареи из приборов вынул для рации.

— Как думаешь, оставят нас на этом участке ждать до победы или перевезут на другой?

— Пока дело темное.

— Хорошо бы переехать. Рабочие грозятся уйти на базу пешком, ты знаешь? — Тамара хрустнула пальцами. — Это же опасно, как не понимают.

— Понимают, только им Хохлов мозги запудривает.

— Ужасный этот Хохлов… А они как дети наивные. — Тамара потрогала носки резиновых сапог. — Носки шерстяные надела, портянку навернула, а все ноги мерзнут… Понять рабочих можно, Гошенька, люди заработать хотели.

— Понять можно, — согласился Гошка. — Но уходить им из лагеря не можно! С тайгой шутки шутить нельзя.

— Но может быть, семьи, дети? Махнут на все рукой — и пойдут.

— Не пойдут, — сквозь зубы процедил Гошка. — Пешком попрут — крестом на пути лягу, вот так.

Тамара сбоку удивленно взглянула на него.

— Ты что-о такое говоришь?

— Я им на базе заработок обещал, а тут вон что! — закипая, продолжал Гошка. — Ведь копали же прошлый год в эту пору! Вовсю копали!

— Год на год не сходится, — возразила Тамара, ресницы ее испуганно вздрагивали. — Позавчера какой буран был, что творилось. Я раньше такое только в кино про полярников видела.

— Ведь не врал же я! И они мне поверили, — не слушая ее, выговаривался Гошка. — А чем теперь мне их веру поддержать? Я вроде козла-провокатора оказался. А что на базе предупреждал о снеге, этого не помнят. — Он вдруг выругался. — Говоришь, на все махнут рукой и пойдут? Да понимаешь ли, что это они на меня махнут, мол, грош тебе цена, трепачу веселому?

Тамара задумчиво покивала, поднялась.

— Я тебя, Гоша, понимаю, — сказала она. — Кажется, понимаю. Я пойду.

Он взял у нее аптечку, помог выбраться вверх, сам остался у входа.

— Нет, ты иди-ка сюда, — Тамара протянула ему руку. Гошка вылез из ямы. Тамара лукавыми глазами показала на статую, у ног которой сидел на корточках Женька и что-то увлеченно лепил. Гошка удивленно присвистнул.

— В соавторы лезешь? — надвигаясь на студента, выкрикнул он.

Женька вскинул на него ясные глаза, весело заскалился.

— Недокомплект же! — со смехом объяснил он.

В ногах статуи лежал вылепленный из снега ребенок.

— Зачем ей подкидыш? К тому же слепой. Она символ, девственница!

— Сейчас прозреет! — весело защищался студент. — Я специально сливины припас! — Он ловко вставил две сизые сливы вместо глаз. — Пожалуйста! Какой же он подкидыш, он ее, кровненький!

Тамара слушала их перебранку, улыбалась. Она понимала, что весь этот суматошный крик — не больше чем обычный их балдеж, пустой, всем надоевший. Крик этот привлек рабочих. Они вышли из своей палатки, подошли и, став полукругом, молча разглядывали статую.

— Не извращай композицию! — наступал Георгий.

— С дитем разлучать не дам! — не сдавался студент.

Хохлов перевел насмешливые глаза со статуи на Гошку.

— Баб лепит, — сказал он и повернулся к Тамаре. — Мало ему тебя, он еще снежную завел.

— Повариху и туё охмурили, — вынимая из рукавов телогрейки бледные руки, подсказал Васька.

Тамара отступила от тяжелых глаз Хохлова и, проваливаясь в рыхлом теперь насте, побежала к своей палатке. Начес желтым клубом вился над ее головой.

— И-эх! — криком подстегнул ее Хохлов.

— Но ты-ы! — Гошка быстро сгреб его за грудь, рванул на себя. — Ты-ы!

— Сопля-а! — удивленно ахнул Хохлов и страшно, так, что затрещали отвороты Гошкиной телогрейки, сжал на ней обветренные кулаки. Наклонив головы, лоб в лоб, они затоптались у статуи.

— Ребенка растопчете! — закричал Женька.

Хохлов и Гошка замерли, посмотрели под ноги и, оттолкнув друг друга, расступились.