Глоток лета со вкусом смерти - [17]

Атаку Антон Владимирович начал по всем фронтам, тем более, что красиво ухаживать он умел очень хорошо. Рестораны, модные вечеринки, театральные премьеры, две недели на Карибах, и, как апогей — поездка в Австрию на Венский бал.

Ни для кого не было секретом, что все эти ритуальные танцы имеют под собой чисто меркантильную подоплеку, но на тот момент всем было выгодно делать вид, что все всерьез. Антону Крутицкому был необходим прочный тыл в виде облеченного властью тестя; Ремизову, несмотря на слепое обожание, было понятно, что Элла вряд ли когда-нибудь дождется лучшей партии, да и сама Элла была не прочь попробовать на вкус блюдо под названием «брак», тем более, что все ее знакомые и подруги побывали замужем, а некоторые и не по одному разу. Словом, все складывалось самым лучшим образом. Уже через два месяца была сыграна пышная свадьба, на которой гуляла почти вся элита Москвы. Хотя в самом конце не обошлось и без ложки дегтя. Ремизов, отведя новоиспеченного зятя в уголок, провел с ним короткую, но весьма содержательную беседу, суть которой сводилась к следующему: я, мол, знаю, что дочурка моя — не принцесса Диана, и изменять ты ей будешь, это аксиома. Но если надумаешь гулять налево — гуляй тихо, чтобы никто ничего не заподозрил. Однако имей в виду, если дочь мне хоть намекнет на то, что ты ее обижаешь — не сносить тебе, зятек, головы.

Поначалу Антон и вправду был очень осторожен; если и развлекался на стороне, то делал это, только заручившись железным алиби. Все его увлечения носили разовый характер, попросту говоря, он предпочитал снимать проституток. От секса с женой его в прямом смысле мутило, хотя раза два в месяц он брал себя в руки и исполнял супружеский долг, после чего подолгу стоял в душе, стараясь отмыть ее запах. Непонятно почему, но ему казалось, что Элла постоянно пахнет тухлой селедкой и немытыми волосами.

Облегчение наступило только три месяца назад, после смерти тестя. А в последнее время Антон все чаще стал задумываться о разводе.

* * *

…Боль в голове стала почти невыносимой; глаза резало от яркого солнечного света, бившего прямо в окна, от удушливого запаха ее сигарет нестерпимо тошнило. Не обращая внимания на жену, Антон, как был в одежде и обуви, прилег на кровать и отвернулся к стене.

— Что, утомила тебя твоя подстилка? Еще раз повторяю — я не позволю тебе так со мной обращаться. Я себя не на помойке нашла!

— Ты уверена в этом? — каким-то странным голосом переспросил Крутицкий.

Он резко перевернулся, привстал на локте и пристально взглянул ей в глаза.

Элла замерла от неожиданности. То, что муж ответил на ее обвинения, да еще так дерзко, выглядело настолько необычно, что она на секунду лишилась дара речи. Столько презрения и ненависти было в его взгляде, что ей впервые стало по-настоящему страшно.

Подобные выяснения отношений происходили в их семье с привычной регулярностью, и, пока был жив ее отец, роль Антона сводилась к жарким оправданиям и покаянному молчанию. Затем, в полном соответствии законам жанра, следовал дорогой подарок — кольцо с бриллиантом, браслет, усыпанный россыпью мелких сапфиров или двухнедельная поездка на Бали.

То, что она совершенно безразлична ему, Элла поняла уже давно и никакими иллюзиями себя не тешила. Может она и не красавица, но уж точно не дура. Все эти скандалы были нужны скорее для того, чтобы еще и еще раз подчеркнуть его зависимость от нее, а еще точнее — от ее отца. Да, она давно смирилась с тем, что она для Крутицкого лишь удобная вещь, которую жаль потерять. Что-то вроде ключа от банковского сейфа. Но ведь при желании ключ можно и заменить. Да, это хлопотно, непросто, но все же возможно.

Со смертью отца все поменялось. Теперь он изменял ей почти открыто, на глазах, однако ни разу за все время не заводил разговора о разводе. В глубине души Элла все-таки надеялась, что Антон пусть и не полюбил, но хотя бы привык к ней. Вместе с тем она понимала, что все эти выяснения отношений ни к чему хорошему привести не могут, скорее наоборот — приблизят катастрофу. Но совершенно не могла сдержаться. При мысли о том, что Антон принял решение расстаться с ней, Эллу бросило в жар.

Он — похотливая лживая свинья, причинил ей много страданий, но, несмотря на все это, она ревновала его, ревновала дико и бешено, всякий раз, когда ей становилось известно о его очередной измене. Да, черт возьми, она любила его! Любила странной, иррациональной, болезненной любовью, которую тщательно и умело скрывала от него и даже от себя, маскируя ревностью и скандалами. Каким-то задним женским умом Элла понимала, что это чувство вряд ли вызовет в ее муже сочувствие или понимание. Она презирала себя за эту слабость, но ничего не могла с собой поделать.

— Что ты имеешь в виду? — наконец выдавила она из себя.

— Только то, что слышала. Все, я безумно устал, Элла. Мне очень плохо, и я совершенно не хочу сейчас обсуждать ничего, что связано с тобой и нашим браком. Оставь меня в покое, прошу, у меня дико болит голова.

— Послушай, ты можешь объяснить мне, что случилось? — еле сдерживая дрожь в голосе, спросила она.