Глориана, или Королева, не вкусившая радостей плоти - [15]

– Жена трактирщика. Марджори, сир, с заказанной вами едой и костюмом.

Квайр на миг задумался, пожал плечами и вцепился в рукоять толедского меча.

– Входите же.

Показалась спотыкливая женщина, загрубелая морская корова, одарившая Алис Вьюрк хмурым взглядом, от чего та, кратко вздохнув, присела и упорхнула к двери.

– Вскорости, Алис, – сказал Квайр с нежностью.

– Да, сир.

Взявши темный костюм из-под руки тучной хозяйки, Квайр принялся одеваться в очевидном унынии, а она между тем поставила на сундук в изножье кровати поднос с тушеной бараниной, вином и хлебом.

– Се лучшее, что вы смогли найти, Марджори?

– И мне еще повезло, капитан.

– Тогда держите. – Он вручил ей англь, целый золотой.

– Оно чересчур.

– Я знаю.

– Вы зло без примесей, капитан, но притом щедрый бес.

– Многие бесы таковы. – Он подтащил табурет к сундуку, схватил большую ложку и приступил к баранине. – Сие в их бесовских интересах. – Он поглощал пищу: поджарый, мускулистый, опасный.

Марджори не спешила уходить.

– В «Морской Коняге» была драка, да? Суровое место.

– Не суровее сего, и выпивка там получше будет. Нет, мы сошлись на полях Уайт-Холла. Дуэль, прерванная Дозором, ныне меня ищущим.

– Дурацкий закон, воспретивший мужчинам дуэлировать. И правда, поубивали бы друг дружку, никчемные блевоглоты. Королева слишком мягка.

– Ах, пускай она будет мягка, нежели слишком тверда. – Квайр, давно привычный к поддевкам, инстинктивно соблюл нейтралитет. – Что до закона, он кладет конец убийству, маскируемому под дуэль, а также истощению джентльменов, могущих осчастливить какую-нибудь деву. Господа режут друг друга с устрашающей скоростью. Королева озаботилась сохранностью аристократии. Без дворян мы впадем в развратное будущее, в Хаос!

– О, капитан!

– Сие верно так же, как то, что ваше мясо вкусно. – Лести в его словах не было.

– И то хорошо, чудище вы наше. – Госпожа Марджори скрестила руки. – Что вы делали с казенной барышней?

Темная ухмылка. Квайр положил хлеб в баранину; он знал, что видит возможную пособницу греха.

– Ускорял ее любопытство, пробуждал ее кровь, подогревал на случай, если мне понадобится утеха.

– Вы ее перепугали. У нее есть парень. Сынок Скворцинга.

– Разумеется, я ее устрашил. Таков лучший метод обогатить ее воображение и обеспечить ее любопытство, ибо она захочет проверить себя на мне – и будет всечасно опасаться, что я ее закабалю. А вас, Марджори, я разве не устрашаю?

– Думаю, я могу держать вас в узде. – Однако в голосе ее звучало сомнение, оттого она сжала золото в кулаке. Облизнула уголок рта.

– Я рад, что вы так считаете. – В его словах не было и следа иронии.

– Но Алис Вьюрк – не шлюшка для вам подобных. – Слабо. – Она хорошая девочка.

– Воистину так. Дозор? – Он подпоясал дублет. Скорчился от стеснения; обвязал блеклым ситцем длинную шею. Присел, дабы натянуть ботфорты, зашнуровал их выше колена.

– Неблизко. Но тут дело времени. Многие знают, что вы останавливаетесь у нас.

Он осушил скудный стакан:

– Вестимо, – нашел шляпу, пригладил перышки.

– Вьюрк и Скворцинг? Позволь им спариться, и она снесет странное яичко, верно?

– Оставьте ее ему. У него крутой нрав.

– Ах, Марджори, мое любопытство уже на ущербе. Пусть строят свое гнездышко. – Он коснулся шляпы на голове и чуть ее скосил. Ухмыльнулся, глядя на хозяйку, тонкими губами. – Возможно, я сыграю роль кукушки, позднее, когда придет Весна.

– К тому времени вас повесят.

– Только не Квайра. Кроме того, Глориана никого не вешает. И даже если б Закон изменился, я бы выжил. Ибо я Квайр-ловкач, Квайр-воришка – слишком многое мне еще только предстоит – слишком обильна восхищенная публика, жаждущая моего шедевра. – Он вложил длинный меч в ножны, нож сунул в сапог, стилет поместил за спину. – А еще я Квайр-тень. Мне понадобится накидка.

Она пожала плечами, расплылась в улыбке, будто души не чаяла в злокозненном, очаровательном сыне.

– Внизу. Захватите одну на бегу, вдруг владелец не заметит.

– Спасибо. – Он ущипнул ее руку, выказав благодарность, и она проводила его взглядом – в дверь, в потемки; свет из надлестничного окна на миг отразился в его поблескивавших глазах, после чего Квайр, следуя совету, слетел вниз по ступеням. Она вслушалась: мордобой, перевернутая скамейка, истошный вопль – и приготовилась утешать свежеобворованного постояльца.

* * *

Квайр нырнул в украденный мех, помчался по грязному снегу лондонских проулков, где мужчины и женщины бранились и оскальзывались, а дети катались и хихикали, то исчезая в тумане, то возникая из него, и дыхание мешалось с испарением в торговых рядах, призванных обеспечить недешевыми супами, пирогами и орехами знобимую, отчаявшуюся толпу, что текла мимо. Преследователь слишком охолодал, чтобы гнаться за Квайром долго; тот побежал по Хитроглядской улице, полузабитой сугробами, вобравшими мочу и навоз с обрамлявших ее конюшен, свернул в крытую галерею Рильке, в Тоскующий переулок близ готических стен Платонического колледжа, выскочил на площадь, где замерзший фонтан (Геркулес и Гидра) сиял розовым и зеленым, отражая фонари на стенке какой-то фешенебельной закусочной. Еще арочный пролет-другой, сквозь ватагу играющих в снежки мальчишек, в плотнеющий туман, полумглу-полудымку, прочь от топки клеевара, вон из всего сего – и Квайр наконец вернулся в свои аллеи, замедляя шаг, пока не достиг шелушащейся двери пивнухи под названием «У Горя», кою большинство мужчин предпочло бы обойти. Внюхавшись в хмельную сладость, Квайр дернул дверь и нашел, что она открыта. Оставив волглый хлад за спиной, он вплыл в удушающий жар, и небритые физиономии бросали недоверчивые взгляды поверх ссутуленных плеч, поскольку не бывало у Горя клиента, не промышлявшего воровством либо попрошайничеством; жиганы и прочие злодеи высокого полета пивнухи чурались, что устраивало Квайра, ибо не врагов он находил здесь, а одних поклонников, ну или тех, кто питал к нему легкую, неопасную зависть и не стоил внимания. На том конце длинного узкого помещения развалился за стойкой сам омерзительный Горь с кувшинами пива и сидра и кошелями фартингов и полпенсов, слева же от него, опираясь на слияние бара с черной балкой, вделанной в оштукатуренную по драни стенку, неровнозубо лыбился Лудли, причем из-под кожанки, снятой им с мертвого дозорного, торчал меч.