Львив

В темных и пыльных сводах львовского собора гнездились летучие мыши. Им было хорошо там, тепло, сухо, поэтому, возвращаясь с ночной охоты, мыши цеплялись длинными когтями за выщербленные перекрытия — и благословляли догадливых строителей, сделавших им такое удобное укрытие. Бесчисленные поколения — выводок за выводком — успели прожить свои недолгие мышиные жизни в соборе, жирея и благоденствуя. Молодые мышата, глупые, безбоязные, неисповедимыми путями прилетали в католический храм, ставший родным домом.

Летучая мышь летает, пока нет летучего кота, а так как еще ни у одного львовского котяры не выросли крылья, мыши могут спать и дальше. Никто не потревожит их покой днем, будут висеть они кверху лапками, завернувшись, словно в кожаные плащики в свои крылышки, и дремать под звуки органа, под Te deum или Stabat mater…

Примерно так рассуждал Фатих-Сулейман Кёпе, молодой львовский турок, сын торговца предметами старины и плененной пештской цыганки, разглядывая собор, внутрь которого он, честный магометанин, заходил иногда из прирожденного любопытства.

Но Фатих интересовался не одними летучими мышами. Еще на прошлой неделе его взгляд привлекла одна молоденькая прихожанка, невысокая, тоненькая, в скромном светло-сером платье с простым кружевным воротничком. Кто она, Фатих не знал, но решил выяснить. Появлялась она обычно в четыре пополудни, в то время, когда в соборе почти никого не было, и, опустившись на колени, жарко бормотала по-польски одной ей ведомые молитвы.

Неправильно она делает, не терпелось подправить ему, ну да ладно, полячке прощается..

Уже второй раз Фатих упускал девушку из вида, очаровывался и забывал проследить, куда она уходит или в какое место ее увозит карета.

Но теперь я своего не упущу — решил турок.

И побежал, прокрадываясь, как тигр, настигающий лань, вслед за красивой дорогой каретой. Длинные полы расшитого узорами халата подметали не очень чистую львовскую мостовую. Шальвары смешно пузырились, надутые ветром. Турецкие туфли с загнутыми носами запинались о камни. Мелко звенели нашитые на поясе монетки. Фатих бежал за ней аж на Подзамче, в гору, но лошади были сильные, быстрые. Совсем скоро Фатих отстал от кареты незнакомки настолько, что уже не было смысла продолжать погоню.

— Итак, где-то на Подзамче — прошептал Фатих-Сулейман.

Дома, в старом турецком квартале, его ждала неприятность.

— Фатих, где ты носишься?! Я кричу тебе уже полдня! — раздосадованный голос властной матери не оставлял надежд на мирный обед. Шляется среди неверных, глазеет на бесстыдниц! Нет, маме ты не поможешь! А вот развратной армянской девке перчатки подавать — это наш Фатих умеет!

— Мама, милая, ну откуда ты знаешь про Этери?!

— Я не только про Этери, я про всех них знаю! Вот придет отец, он тебе покажет! Кстати, он надумал тебя женить!

— Женить?! Только этого мне не хватало сейчас! — огорчился Фатих-Сулейман. — И на ком же?!

— На порядочной мусульманской девушке, из приличной семьи. Ее зовут Ясмина.

— Ну и имя, вздохнул Фатих, никогда о таком не слышал, жасмин, что ли?

— Да, сказала мама, Ясмина. Она красивая.

— Не видел — буркнул Фатих.

— Букиниста Ибрагима знаешь? Ясмина — его дочь, он воспитывал ее один, жена погибла. Ясмина мила, добра, набожна. Родной язык у нее турецкий, девушка выросла здесь, в нашем квартале, умеет читать по-арабски, даже может сделать прекрасную каллиграфическую надпись….

— Неужели у Ясмины нет никаких недостатков?!

— Она слепа, Фатих, еще малышкой повредила глаза при пожаре, унесшим жизнь ее матери. Но об этом очень сложно догадаться. Ясмина живет, будто зрячая, спокойно ходит, ведет домашнее хозяйство… Фатих, сынок, встретив ее, ты и не подумаешь, что Ясмина не видит. Ибрагим рассказывал, как его дочь проводит пальцами по книге и читает.

Фатих-Сулейман выскочил из дома, разозленный и ошеломленный.

Мало того, что его собираются женить, даже не поинтересовавшись, хочется ли в 18 лет связывать себя по рукам и ногам, да еще невесту подобрали слепую! Нет, конечно, девушка нисколько не виновата в том, что с ней случилось такое горе, и, наверное, Ясмина действительно хорошая, но..

Побродив час по львовским улочкам, Фатих успокоился. Он уже решил повернуть домой и помочь матери в лавке, чтобы помириться, как Фатиха сзади кто-то окликнул на ломаном польском языке.

— Эй, парень, заходи, купи чего-нибудь?!

Фатих оказался перед дверью небольшого магазинчика. Зайду ради любопытства, подумал он, раз зовут. Колокольчик звякнул, и Фатих очутился в странном темноватом чуланчике. На высоких, красного дерева, полках лежали причудливые товары. Тут были украшения разной степени благородности, резные шкатулочки из слоновой кости, агатов и яшмы, бронзовые подсвечники, серебряные ложки.

У прилавка стоял хозяин, мрачноватый караим, с безразличным лицом изучающий записи в черной кожаной тетради. Фатих стал разглядывать украшения. Вообще-то ему они были не нужны: Фатих никогда не расставался со старым перстнем, подарком отца.