Львив - [2]

И другие вещи его мало интересовали.

Но тут, в загадочном чуланчике, Фатих увидел небольшой кулон, от которого не мог оторвать глаз. В узорной серебряной оправе — украшенной надписью арабской вязи — красовался лунный камень редкой формы. Он изгибался полумесяцем, казался то прозрачным, белым, то нежно голубым, то синеющее фиолетовым. Кулон лежал на подушечке черного бархата, прикрепленный серебряной цепочкой. Фатих долго, не отрываясь, смотрел на кулон. Столько лет жил, нисколечко не зная о существовании такого кулона, и вот те на, теперь жизнь без него показалась абсолютно невозможной….

Наконец, после нескольких минут волнения и борений, Фатих спросил: а этот кулон сколько стоит?!

— Он не продается, ответил хозяин, ни за какие деньги, потому что это образец, мне не принадлежащий. Я выставил его для красоты по просьбе владельца, который вынужден был отправиться в далекое путешествие, и поклялся, что никто, никогда, кроме него самого, не заполучит этот кулон. Любуйтесь, я за это денег не потребую. Если он уж так сильно вам приглянулся — у меня есть знакомый, хороший ювелир, и за достойную плату он сделает копию.

— Что мне копия, — нетерпеливо воскликнул Фатих, — это не то!

— Извините, молодой человек, я не собирался вас огорчать, но есть немало вещей, которые купить невозможно. Считайте, что этот кулон — одна из таких вещей. Посмотрите на этот браслет из ониксов, или вот редчайшая штучка — малахитовая шкатулка, а еще нам обещали привезти сушеного аллигатора…

— Очень нужен мне ваш аллигатор, чудище заморское — обиделся Фатих. Расстроенный, он вышел из лавки и уныло поплелся домой.

На углу Фатих обернулся, чтобы запомнить место, где была лавка, и увидел прекрасную турчанку, несущую в руках курицу с только что отрубленной головой. Из тонкой куриной шеи на землю капала жидкая бордовая кровь, но Фатих не обратил на это ни малейшего внимания. Турчанка была юна и прелестна.

Ее смуглое овальное личико немного портили только сросшиеся у переносицы брови, но это дело поправимое. Длинные ресницы почти прятали огромные, в добрую половину лица, глаза. Алые губы едва заметно улыбались. Она была несколько худовата, волосы скрывал платок в пестрых узорах, просторное восточное платье, черное, с синей каймой, напомнили горячему турку неведомых дев его далекой родины. Фатих остановился, замерев, и любовался ею.

Но она быстро, словно стыдясь его, проскользнула во внутренний дворик безликого дома и скрылась. С курицы накапала целая кровавая лужа.

Как она не запачкалась, бедная, подумал Фатих, и зашагал прочь…..

Он прошел мимо городской ратуши, украшенной двумя позолоченными львами. Носы и кончики хвостов их облупились, показывая всем львовянам свое неблагородное медное нутро. Флаг на ратуше тоже не вызывал у Фатиха щенячьей радости: поляков он не любил.

Ничего, скоро тут будет развеваться наше зеленое знамя — подумал Фатих, нужно только немножко подождать. Сколько «немножко» — Фатих не знал. Может, лет 200, а то и все 400.

2. Леви — тайный эмиссар Шабтая Цви, приезжает во Львов. 1667 год

Темной ночью, когда все добропорядочные жители Львова мирно спали, два вороных коня привезли в турецкий квартал скромную повозку, в которой обычно ездят на ярмарку греческие и армянские купцы средней руки. Большие колеса ее пропитались липкой пылью, облепились сухими травинками, полог из толстой, грубой ткани местами украшали крупные заплаты. Тщательно упакованные в холстину и перевязанные грубыми пеньковыми веревками баулы высоко подпрыгивали на каждом ухабе, когда кони спотыкались о выступавшие из мостовой камни. Возница — мрачный еврей в одежде, сшитой из кусочков, очень странного покроя, с черной ермолкой на кудрявой голове, хранил гробовое молчание. Он даже не причмокивал толстыми губами и правил повозкой совершенно бесшумно, словно боясь произнести малейший звук. Только кони нарушали таинственность. Цоканье хорошо подкованных конских копыт о камни гулко отдавалось в торжественной тишине и разбудило Фатиха, мимо дома которого двигалась повозка. Он хотел было подняться, посмотреть в окно, но передумал и вновь уснул.

Тем временем кони стали. Из повозки медленно вышел мужчина средних лет, приторной восточной наружности, с аккуратной черной бородкой и маслянистыми карими глазами. Он вздохнул, достал монету, чтобы расплатиться с возничим и сам, никому не доверяя, согнулся под тяжестью двух огромных баулов. В доме напротив быстро отворилась дверь, и в нее, словно опасаясь быть увиденным, проскочил этот загадочный незнакомец.

Его звали Леви Михаэль, он был турецким евреем родом из Измира, но здесь он предпочитал считаться турком-букинистом по имени Осман Сэдэ, временно переведшим свое дело во Львов.

Леви Михаэль имел несчастье быть кузеном, названным братом знаменитого авантюриста Шабтая Цви, объявившего себя Машиахом и взбаламутившего мир экстравагантными поступками.

Их отцы, потомки португальского изгнанника, турецкие евреи Ицхак и Мордехай Цви, приходились друг другу братьями. Ицхак жил в городе Эдирна, торговал пряностями и благовониями, а Мордехай, переехав из Мореи в Измир, специализировался на перепродаже предметов старины, редких манускриптов и дорогих тканей. Лавка Ицхака, теснимая конкурентами, беднела и хирела, когда как дела Мордехая шли очень хорошо. Из уличного торговца он превратился в успешного купца, посредника английского торгового дома, где покупали товары только очень богатые люди.