Глиняные буквы, плывущие яблоки - [33]

— Смотрите! — успел крикнуть кто-то, показывая наверх.

Небо дрогнуло.

Гигантской трещиной вспыхнула молния.

Откуда она взялась на безоблачном небе? Все застыли с запрокинутыми лицами.

И пошел дождь…

— Этого не может быть, — говорили люди, ощупывая свои влажные затылки и плечи, подставляя недоверчивые ладони под капли.

— Дождь! Дождь! — запели дети и стали танцевать.

Даже окровавленная собака зашевелилась и стала ловить капли высунутым языком.

Дождь падал с безоблачного неба прозрачными плевками на все законы природы; летел и смешивался с солнцем.

И прервался… Новая молния разорвала небо и ударила куда-то недалеко от бани.

Люди вскрикнули. Кто-то бормотал молитву.

Земля на месте удара молнии задымилась, посыпались вниз с холма камни.

И хлынула вода. Прямо из земли. Вода…

Хлынула из сухой земли вода.

Из земли — вода…

— Вода… вода… вода… — закипели губы, зажглись глаза, зашелестели обметанные жаждой языки.

Поток затоплял ложбину под холмом и блестел на солнце…

— Вода-а-а-а! — закричали люди. — К нам вода вернулась!

И бежали вниз, туда, где уже бурлили волны.

— Это все колдовство… — хрипел Председатель. — Этого ничего нет!

— Может, и тебя, Председатель, — нет? Может, ты — колдовство? — смеялись люди. И бежали вниз.

Первые ряды уже вбегали в воду:

— Пресная! Люди, вода пресная… О, какая сладкая!

Вода уже растеклась небольшим озером, поток все бил из земли, поднятый песок быстро оседал. Вот уже все село было у воды; люди падали прямо на берегу и горячими глотками втягивали в себя влагу… Напившись, сбрасывали верхнюю одежду, забегали в воду, брызгались, обезумев… Снова пили, боясь, что вода пропадет, исчезнет, уйдет в землю, оставив мертвый налет соли…

Но вода не исчезала. Кто-то уже кричал из озера: «Осторожно, здесь глубоко». И смеялся… Все смеялись. Смеялись и плакали. Старый Учитель, умыв лицо, отчего на его мохнатых бровях затрепетала радуга, вытянул дрожащую руку к озеру и зашептал:

— Прощай, свободная стихия! В последний раз передо мной… Ты катишь волны голубые…

И спрятал лицо в ладони.

По берегу ходила Ханифа, водя за руку бледного Участкового, и падала на колени:

— Люди… Простите нас! Ой, простите нас, люди! Это все Председатель и его мафия нас заставляли… Мы никого с мужем обижать не хотели, непроизвольно это получалось… Приходите к нам, я вам и курт, печенье подешевле продам, и носки импортные новые, сто процентов хлопок… Простите нас! Нам просто сына женить надо, вон какой сыночек вырос…

Сыночек — волосатый толстяк с двойным подбородком и девичьей грудью — резвился в воде, брызгая на убегавших от него девушек…

— Простите… — глухо подпевал жене Участковый.

Конечно, их прощали.

Вдруг кто-то закричал:

— Смотрите! Люди, смотрите!

И вот уже десятки голосов закричали:

— Люди! Ойнисе-хон лицо вернулось! Люди, лицо!

Ойниса медленно шла по щиколотку в воде, в мокром халате, который на нее одели еще там, на холме. Безумными пальцами она ощупывала свое лицо, не находя на нем прежних шрамов. Рядом шли и подбегали люди, желавшие увидеть еще одно чудо этого дня и прекрасное лицо Ойнисы…

А Ойниса все недоверчиво гладила свои щеки и бессмысленно улыбалась.

Вдруг, не выдержав, упала и хрипло разрыдалась; школьницы, подоспевшие женщины склонились над ней, гладили ее и целовали:

— Ойниса-хон, зачем плачете? Такое вам счастье расцвело, веселиться надо…

— Да-да, веселиться, — кивала Ойниса, всхлипывала и строила забавные рожицы, привыкая к своему новому прежнему лицу.

За этими чудесами и явлениями природы об Учителе как-то забыли. Потом вспомнили, конечно. Но его не было ни внизу, у озера, ни наверху, около Бани… Искали и в самой Бане — Учитель исчез.

Исчезли, правда, и Председатель, и люди в черном — но за Председателя никто не волновался, а об исчезновении бандитов с их ножами — никто не горевал. А вот Учитель…

Люди стояли около Бани; ветер, обычный наш ветер теребил их, бросал щепоть песка в их недоумевающие лица. Внизу живым изумрудом горело и густело озеро. Стоял нетронутым стол с лакомствами, шевеля на ветру скатертью. Каменным позором топорщилась груда булыжников. Учителя не было.

Только собака Учителя подползла к людям, оставляя кровавый след, и заскулила.

Ее, по просьбе Золота, Сабир забрал. Может, еще выживет.

11

Я стою около яблони. Все на ней, как и раньше. Качается на ветру клетка с беданой, пленной нашей певицей. Шумит о своих старческих хворях радио. Крутится вертушка.

Золото уже не сидит на ветке, не смотрит в свой любимый бинокль. Потерялся куда-то бинокль, да и кому он, без стекол и увеличения, нужен. А сам Золото…

— Здравствуйте, Абдулла-акя! — приветствует меня, подходя, Золото. — Как здоровье, как дома? Заходите к нам, зачем здесь просто так стоять? Самое неудобное дерево — отец даже срубить хотел, потом решил оставить: пусть оно как дедушка другим деревьям останется.

«Другие деревья» — это молодые яблони, посаженные на месте старого яблоневого сада. Вот такие зеленые внуки.

— Как ты вырос, Золото! — по-стариковски качаю головой, привычка такая недавно появилась. — Сколько тебе уже, пятнадцать?

— Шестнадцать.

— Ай молодец какой! Отец еще женить не хочет?