Глемба - [52]

В памяти всплыло множество милых сердцу картин из крестьянского быта времен моего детства, и, хотя горький опыт пробуждал во мне смутную тревогу, что я не пригоден к какому бы то ни было физическому труду, — я твердо верил, что, если нужда заставит, освою самые немудрящие крестьянские навыки не хуже, чем средний сельский житель. Было бы желание, ну и повседневная практика, конечно, даст свои результаты. И уж никак нельзя пренебрегать тем фактом, что я образованнее и умнее здешних крестьян и это преимущество выручит меня не раз.

3

После сладких грез наяву меня сморил настоящий сон, но проспал я недолго. Видимо, я был слишком возбужден, и после короткого, но глубокого забвения всю сонливость с меня как рукой сняло.

В городской квартире мы привыкли спать каждый в отдельной комнате, в Морте же нам приходилось довольствоваться одной на всех: только эта комната была с грехом пополам обставлена и протапливалась.

Мне хотелось повернуться на другой бок, но я не решался, боясь потревожить жену и сына. Я вслушивался в тишину и вскоре научился различать малейшие звуки. По звукам угадывалось присутствие кошек и собак, доносился тихий шелест трех тополей в дальнем конце двора. Но вот я отчетливо различил, как где-то скребутся мыши — может быть, на чердаке, а может, и в комнате, где-то в непосредственной близости…

Я всегда тщательно скрывал от своих близких, что не выношу темноты. По правде сказать, впотьмах мне всегда страшно.

В пештской квартире, конечно, я привык к темноте, потому что замки там были надежные, но тут, в Морте…

Постойте! Ведь замок в эту дверь врезал Глемба!.. Замок прочный, французский, но ведь у Глембы мог остаться запасной ключ к нему… Хотя если даже у него и есть ключ, то чего ради ему сейчас сюда являться?

А впрочем, почему бы ему и не заявиться? Я унизил, оскорбил его, да и вообще… У него были свои виды на этот дом, он и сам не скрывал, что хочет подпалить его. Запрет снаружи на засов и пустит красного петуха…

Я невольно вздрогнул, повернулся на другой бок. До сих пор я лежал лицом к комнате, теперь же взгляд мой приник к окну. По вечерам мы всегда плотно занавешивали окно, чтобы с улицы к нам не заглядывали, но на ночь жена отдергивала занавеску, по всей вероятности из-за меня, чтобы не было кромешной темноты. Я видел тени перед окном и знал, что это колышутся ветки дерева, но какое-то время спустя я отнюдь не был уверен в том, что это ветки; мне чудилось, будто какая-то человеческая фигура движется там, и я почувствовал, как страх сжимает мне горло. А затем как будто послышались и шаги… Мало того: во мне все усиливалось подозрение, что кто-то движется не только за окном, но и здесь, внутри дома…

Конечно, ведь у Глембы есть ключ; что ему стоит пробраться внутрь, пристукнуть нас, а уж потом поджечь дом!

И в эту страшную, темную ночь некого звать на помощь! Кто услышит мои крики, а если и услышит, то кто поспешит на выручку?

Я вспомнил, что в ящике кухонного стола есть длинный нож, но успею ли я до него добраться? Ведь Глемба, наверное, тоже не с пустыми руками явится…

На какое-то время я испытал облегчение, потому что возней своей нечаянно разбудил жену.

— Не спится? — спросила она.

— Дремлю, — прошептал я.

— Никак не можешь уснуть?

— Не беспокойся, скоро засну.

Этот короткий диалог внес чувство реальности и определенности в заполненную страхами ночь, но на беду жена вскоре опять уснула. Я снова остался один на один с ужасами, мерещившимися мне за каждым шорохом и звуком, и вот опять на передний план выдвинулся Глемба, и мысли о нем всей тяжестью обрушились на меня.

Я постарался воспроизвести то состояние трезвости и уверенности, какое вселило в меня пробуждение жены, даже пытался посмеяться над собой: что, мол, за чушь несусветная, с какой стати Глембе покушаться на мою жизнь или, тем более, на жизнь моих близких? Но это трезвое сомнение длилось недолго, потому что я услышал какой-то странный, похожий, скорее всего, на постукивание звук, решительно отличавшийся от всех предыдущих.

Я затаил дыхание, однако какое-то время царила ничем не нарушаемая тишина. Но вот после короткого затишья вновь послышались какие-то шорохи и возня.

«Да, конечно, это Глемба…» — колотилась в мозгу неотвязная мысль.

Мне не раз доводилось переживать чудовищные страхи, и чувство парализующего ужаса, как правило, отпускало в тот момент, когда я, доведенный до крайнего отчаяния, решался на оборону или ответное нападение. Так было и на этот раз.

«Неужели ты допустишь, чтоб он прикончил тебя и твоих близких? — спросил я себя. — Неужели ты будешь в бездействии ждать страшной смерти?» И тут же себе ответил: «Черта с два!»

Начиная с этого момента я больше не испытывал страха, сосредоточившись на своем долге. И, соответственно грандиозному замыслу, вдруг откуда-то взялись и недюжинные способности. Рассудок и инстинкт слились в единое целое, а мысль — как близнецом-братом — была подхвачена действием.

Я двигался по дому, точно опытный вор-домушник. Правда, у меня было то преимущество, что я точно знал расположение предметов в доме, но самое любопытное, что вздумали бы меня проэкзаменовать по этой домашней географии средь бела дня, и я бы наверняка провалился. Зато сейчас из каких-то самых потаенных уголков памяти вдруг всплыли все необходимые знания, и я передвигался в темноте, словно летучая мышь среди натянутых проволочных загородок.