Глаза Фемиды - [44]

Как-то само случилось, что он попробовал дернуть дверь в кабину -  она подалась. Никто и не подумал запирать самолет - без экипа­жа куда он денется. Олег уселся в кресло пилота и представил себя командиром: «Контакт!» «Есть контакт!». Руки при этом двигались сами собой, автоматически нажимая тумблеры и рычаги. Неожидан­но двигатель запустился и заработал в режиме прогрева. Как в по­лусне Олег покинул кабину и отцепил чалку крепившую самолет к причальному плотику. Ветерок потихоньку стал относить самолет от берега. Олег вернулся в кресло пилота, прибавил газ и стал вырули­вать на середину плеса, затем потянул штурвал на себя и повел само­лет на взлет.

Я не буду загружать читателя техническими деталями подготов­ки к взлету и самого полета. Скажу одно: Олегу это удалось. Еще ему удалось перепугать половину райцентра, когда он почти три часа прокружил над поселком не решаясь и опасаясь осуществить первую в жизни посадку. Хотя и на воду, но почти невозможную при пол­ном отсутствии практических полетов. Невероятно, может, сам кры­латый Гермес поддерживал Тучина под крылья, но и сама посадка самородку-пилоту все-таки удалась. Почти удалась. Если не считать поплавка, поврежденного о неизвестно откуда взявшийся топляк. А затем второй, пока еще предварительной, посадки на нары самого Ту­чина и нудного следствия по делу об угоне воздушного судна.

Вот так просто - с неба и на нары приземлили Олега. Теперь уже навсегда. С судимостью в авиацию пути заказаны.

«А ты не сознавайся в угоне, - наставлял Олега сокамерник Тер­тый - бывший художник и бывший интеллигентный человек, а ныне сосланный на поселение за тунеядство мелкий хулиган. - Тебе при­казали сторожить - ты и сторожил. А где тебе находиться: снаружи или изнутри самолета - сказано не было. Вот ты и забрался от ветра в кресло пилота посидеть, а мотор нечаянно запустился. Пришлось тебе поневоле выруливать, чтобы не допустить аварии. А умысла у тебя не было другого, как спасти государственную машину. В край­нем случае год условно дадут».

«После судимости, в летное училище тебя никогда не примут. - советовал Колонтаец. - А в институт возьмут - никто там не про­веряет. Поступай в Уральский лесотехнический институт - в нем на военной кафедре штурманов для бомбардировщиков готовят. Я сам его закончил - знаю. Может, и повезет когда-нибудь взлететь. Ин­женер - везде инженер, а сегодняшняя беда забудется со временем».

Тучин слушал обоих и запоминал на всякий случай. Впоследствии, на суде и следствии он давал показания как научил его Тертый. Олегу дали год условно и освободили в зале суда. С Колонтайцем его разве­ло надолго. Но его рекомендаций Олег не забыл и через год поступил в Уральский лесотехнический.

А Колонтаец ни о суде ни о дальнейшей судьбе Олега ничего не знал да и не задумывался: своих забот хватало выше крыши. И со­камерники не давали соскучиться. В особенности Москвич и Тертый.

Глава пятая. Москвич и Тертый

Итак, с ним не налажены

Контакты. И не ждем их, -

Вот потому он, граждане,

Лежит у насекомых.

Мышленье в нем не развито,

И вечно с ним ЧП.

А здесь он может, разве что,

Вертеться на пупе.

В. В. Высоцкий

Вообще говоря, молодой хант, носивший кличку Москвич тако­вым не являлся, хотя и побывал в столице единожды, в отличие от коренного москвича по фамилии Тертый, известного в столичных бо­гемных сферах больше как Папа Карло. Прозвище он заработал в те не очень далекие годы, когда промышлял резьбой по дереву и точени­ем из осиновых чурбаков разборных матрешек. Расписанные под хох­лому и палех они неплохо шли на продажу или обмен на фирменные «шмотки» интуристам. Со временем Папа Карло сообразил, что на его поделках наживаются «дуремары» и сам занялся бизнесом, непло­хо подделывая иконы. А когда ощутил на себе пристальное внимание органов, которые среди юмористов принято называть компетентны­ми, переквалифицировался на изготовление «импортных» мужских носков по простейшей технологии. В периферийной трикотажной артели «Красный лапоть» закупались белые трикотажные носки и на них, с помощью специально изготовленного штампа, наносились краской бронзовые короны и красная надпись «Closed». Точного ее перевода и сам Тертый не знал, а уж его клиенты - перекупщики и тем более. Но у стиляг Москвы и округи дефицитные носки, которых и без надписей для всех не хватало, пользовались популярностью. А Тертый от этого имел постоянный навар и отдыхал на взморье.

Но тщеславная его душа не удовлетворялась семужьей икоркой, ей, мелкой, хотелось большой славы, признания и известности в опре­деленных кругах, в которые он был не вхож и в которые хотелось. Между тем, авангардисты снова входили в моду, андеграунд балдел от магической простоты и выразительности «Черного квадрата» и лавры Малевича не давали спать: а если написать квадрат фиолето­вый - признает ли его общественность и во сколько гринов его оце­нят? Раздумья рождали вывод: и не оценят и не признают. А если дадут - то догонят и еще дадут. Однако зуд в руках и голове Тертого не унимался, пока не воплотился в два вполне сюрреалистических по­лотна: «Обнаженная со скрипкой» и «Кошмар в вытяжной трубе». На первой - среди нагромождения геометрических фигур «обнаженную» при всем желании не смог бы отыскать самый наблюдательный глаз. Зато на второй - вытяжная труба, на которую глаз художника взгля­нул как бы изнутри, представилась ему расписанной по периметру ор­наментом из пятиконечных звезд, в переплетении лучей, образующих у верхнего среза трубы шестиконечную звезду Давида. У основания трубы бушевало неугасимое пламя, из которого местами выступали лица и отдельные части доверчивых тел, сгорающих в неумолимом огне революции. Испаряющиеся в плазме души уносились дымкой вверх, к звезде о шести лучах. С этими картинами Тертый и рискнул выставиться в числе других дерзких представителей московского ан­деграунда - «Белютинцев» на выставке художественного авангарда в Манеже.