Главный врач - [81]

Много внимания уделяла Никишину и Михеева. Под предлогом недоверия к перевязочной сестре она сама делала Андрею перевязки. Ирина относилась к Никишину с особой благосклонностью: то забежит, чтобы проверить, хорошо ли повязка держится, то чтобы сделать внутривенное вливание, хотя эта манипуляция и не входила в ее обязанности, то просто так зайдет, чтобы посидеть.

Повышенное внимание Ирины к Никишину замечали многие, но говорить с ней об этом никто не решался. Только Лидия Петровна как-то спросила осторожно:

— Что вы нашли в этом Никишине, Ирина? Ведь он — совсем не для вас.

— А я за него замуж не собираюсь, — ответила Михеева и добавила: — Я вообще замуж не собираюсь. Ну, кому я нужна, калека, если нас, баб, теперь двадцать миллионов лишку?.. — Она сердито сбросила инструменты в тазик, сполоснула руки и вышла из операционной.

«Не надо было мне спрашивать ее, — подумала Лидия Петровна. — Или как-то иначе… Обиделась женщина».

Но Ирина вскоре вернулась, принялась за свои инструменты.

— Замуж мне уже не выйти, знаю: злости во мне еще с войны осталось много, — сказала, продолжая начатый разговор. — А мужики злых баб терпеть не могут… Да и не умею я, как другие, подолом перед парнями вертеть.

— Ну зачем же так, — подошла к ней и ласково обняла за плечи Вербовая. — Придет время — и найдете себе друга. Ведь вы славная, Ирина, такие мужчинам нравятся. Поверьте мне.

— Вы думаете, рисуюсь я перед вами. Нет, я и вправду о муже не думаю. — Она доверчиво посмотрела на Лидию Петровну и грустно улыбнулась. — А вот ребенка мне хочется. Душа тоскует, до чего хочется…

Голос ее дрогнул, Ирина вытерла слезу рукавом халата и склонилась над тазиком.

— Вот увидите, будут у вас и муж и дети, — сказала Вербовая, которой очень хотелось утешить эту женщину. — Будет семья. Своя семья. Вот увидите.

— Не знаю, будет ли семья, — тихо произнесла Ирина, — а ребенок будет.

Никишин тоже заметил, что Михеева к нему относится как-то по-особенному, однако значения этому не придавал: поручили ей смотреть за ним, вот она и старается, чтоб угодить.

Но Ваня Чернышев сказал как-то, когда вышла Ирина из палаты:

— Счастливый ты. Любят тебя бабы.

— Не все, — вспомнив о Люсе, сказал Никишин. — А вообще-то любят. А вот что Иринка по мне сохнет, сомневаюсь… Таким, как она, мужики ни к чему: у них заместо мужиков собрания да заседания всякие в голове… А там черт их разберет, баб этих!..

Слова Чернышева заставили его задуматься. На следующий день, когда Ирина, примостившись на краю постели, делала ему укол, он, сначала осторожно, потом решительней, прижался к ней ногой. Затем, осмелев, тронул пальцами ее колено, погладил.

Ирина будто ничего не замечала, продолжала медленно вводить лекарство. Никишин затаил дыхание. «А что если она вот сейчас закончит да как съездит меня по физиономии?», — с опаской подумал он, но руки все же не принял. Покосился в сторону Чернышева и, увидев, что тот лежит к стене лицом, еще сильней стиснул колено.

«Ударит или не ударит?»

Ирина закончила манипуляцию, прижала марлевый шарик к месту укола, согнула руку Никишина в локте, бережно положила на кровать. Потом так же бережно отвела другую, встала и улыбаясь погрозила пальцем. Кивнула в сторону Чернышева и укоризненно покачала головой. Никишин протестующе взмахнул руками. Марлевый шарик свалился на пол. На месте укола показалась капелька крови. Ирина взяла из бикса другой шарик, приложила к ранке.

— Лежи спокойно! — сказала она и вышла.

«Вот тебе и комсомольский секретарь, — подумал Никишин. — А она — ничего. Нет, она — девка что надо. Ядреная. Такая если приласкает, не скоро забудешь».

На следующий день он уже с нетерпением ждал Михееву. Но она не пришла. Вливание Никишину делала дежурная сестра. Назавтра — тоже. Пришла она лишь на третий день перед вечером, в халате, наброшенном на плечи, как приходят обычные посетители. Поздоровалась, спросила сначала Чернышева, как он себя чувствует, потом Никишина. Андрей сказал, что — плохо: рука болит. Когда Ирина делает вливания, ничего не чувствуешь, а теперь вон как покраснела.

Рука в локтевом сгибе и в самом деле покраснела. Ирина деловито осмотрела ее и сказала, что ничего страшного нет, что к утру все пройдет, а завтра уже она будет делать вливание. А не приходила эти дни потому, что был у нее «отгул» и надо было дома прибраться — побелить комнату, постирать.

Никишин выздоравливал быстро. И зуд в ноге, который раньше просто изводил его, особенно по ночам, тоже исчез, будто и не было его никогда.

— Клин клином вышибается, — сказал Алексей, когда Вербовая спросила его о причине исчезновения нейродерматита у Никишина. — По-видимому, в результате ранения в нервной системе произошли какие-то сдвиги.

До выписки оставалось несколько дней, и Никишин не мог представить себе, как будет дальше. Он поджидал Ирину рано утром в приемном покое, когда она приходила на работу. Во время операции он усаживался на диване, что стоял в коридоре против операционной, и подолгу ждал, пока выйдет Ирина. Перед вечером он терпеливо стоял у выхода, а потом провожал ее.

Ирина выходила стройная, крепко сбитая, в легком перехваченном в талии пояском платье, всегда свежая, будто только что умытая. У проходной они останавливались немного поболтать.