Главный врач - [70]

В канун праздника, когда наступает необычная торжественная тишина, появляется неодолимая потребность оглянуться назад, осмыслить прошлое, все неудачи, радости и печали. Это потому, что праздники связаны с чем-то очень важным и значительным, как завтрашний день, например.

Алексей смутно помнил первую в своей жизни маевку. Это было еще в девятнадцатом. Заграничный пароход пришвартован к высокой эстакаде. На рейде, в семи километрах, стояли военные корабли и баржа с пушкой-двенадцатидюймовкой.

Накануне Первомая грузчики отказались грузить немецкий пароход. Но когда повесили двоих у поселкового Совета, вышли на работу все до единого. Вечером батя исчез куда-то. Мать всю ночь не спала. Ходила по комнате, выглядывала в окно, снова ложилась и опять вставала.

А на следующий день утром был туман. Как только рассвело, началась перестрелка. Это отряд Акименко, батиного друга, ворвался в порт. Кто-то верхом на коне взлетел на мост и первым же выстрелом сбил антенну. Это чтобы на кораблях на рейде ничего не узнали. Потом ребята говорили, что антенну сбил Платон Корепанов, Лешкин батя.

«Иностранец» сразу же убрался восвояси, не нагруженный и на треть. И сразу же возникла манифестация. Алексею запомнились люди с флагами. Громкие, радостные выкрики. Все обнимаются, хлопают друг друга по плечу. Отец, в брезентовой куртке, небритый, но веселый, взял на руки его, Лешку, и тоже кричит вместе со всеми. А Лешка с любопытством рассматривает висящую у отца через плечо винтовку. Потом отец передает Лешку матери, а сам подымается на ящик, покрытый красным полотнищем, и что-то говорит, энергично размахивая скомканным в кулаке картузом.

А когда рассеялся туман и с рейда начали обстреливать поселок, Алексей с матерью прятались в подвале.

После обстрела неподалеку от дома появилась огромная воронка с обожженными краями. А в спальне рама была вышиблена, и в постели лежал большой с рваными краями осколок снаряда. Ночью опять палили. Лешка выбрался из подвала и смотрел на небо. Там время от времени с тугим воем проносились тяжелые снаряды. Но рвались они где-то у черта на куличках, на отмели, за устричной косой.

— Палит в белый свет, как в копеечку, — сказал батя.

Утром высадился десант. Но беляков так угостили, что они едва ноги унесли.

И еще Алексею вспомнился канун Октября сорок третьего. Госпиталь только что перебрался в Смоленск. Принимали первую партию раненых. Они поступали непрерывным, потоком, днем и ночью, ночью и днем, наводняя огромные, превращенные в палаты, аудитории педагогического института и его бесконечные коридоры. На улице было холодно и дождливо. На душе — тоска. В глазах от усталости плыли желто-оранжевые круги. Но вот по радио сообщили об освобождении Киева, о том, что наши войска вышли к низовью Днепра — и усталость как рукой сняло. Дождь на дворе стал вдруг по-весеннему теплым. Ветер — по-мальчишески озорным. Даже коптилки и те, казалось, не так мигали и светили ярче. Аня работала рядом, натянув на ушибленную руку резиновую перчатку. Накануне она размозжила палец. Он распух и не сгибался. Алексей знал, что ей больно. Но она и вида не подавала, даже улыбалась. А глаза ее говорили: «Право же, мне совсем не больно… И не нужно тревожиться из-за пустяков».

«Хорошее время было, — подумал Алексей и грустно усмехнулся — Что же хорошего, когда война вокруг и раненые, и умирающие?»

Нет, что-то очень хорошее запомнилось о той поре. Это все — время. Оно стирает из памяти горькое, смягчает боль. И только радостей не трогает. Даже маленьких. Даже самых незначительных. И они, эти радости, мерцают в темноте прошлого, как звезды августовской ночью — яркие, неотразимо красивые и чуть-чуть загадочные, как улыбка любимой.

«Для всех война закончилась девятого мая, — думал Корепанов. — А для меня раньше, в марте. Вот уже третий год идет. А много ли радостей было за эти годы? Много. Жив остался, здоров. Вот больницу восстановили. Хороших людей встретил — Ульян Денисович, Стельмах, Люся Стоянова, Михеева, Лидия Петровна… И Марина. Сегодня парус принесли для лодки. Завтра, сразу после демонстрации, — на реку, под парусом походить. И хорошо бы с Мариной. Когда-то обещал Ане после войны покатать ее на лодке, под парусом. Так и не довелось…»

Пришла Архиповна.

— Ужинать будешь, Алексей Платонович?

— Позже немного.

Он вышел во двор. Теплый вечер уже совсем сгустил сумерки. Пахло сиренью и абрикосовым цветом, свежевскопанной землей.

«Надо пойти в отделение, посмотреть больных, — подумал Корепанов, — и вообще всю больницу обойти еще раз, посмотреть. Ведь завтра праздник, а в праздник надо быть… Да нет же, бдительность здесь ни при чем. Просто очень приятно обойти отделение в канун праздника, перекинуться словом с больными, дежурными сестрами и санитарками. Хоть бы завтра хороший день выдался».

Он посмотрел на небо, на мерцающие звезды и решил, что завтра будет хороший день.

День выдался погожий — яркий, солнечный. На демонстрации было так, как хотелось Алексею, — шумно, весело, празднично. Неподалеку от трибуны колонну встретил оркестр. Трубно гремела сверкающая на солнце медь. Задорно ухали барабаны. Идти сразу же стало удивительно легко.