Главный университет. Повесть о Михаиле Васильеве-Южине - [58]

— Петр, — попросил он, — соберите ревком. Заседание было коротким. Южин сказал:

— Мы с Алексинским связались с Московским комитетом РСДРП. Обстановка не благоприятствует продолжению борьбы. Гласные городской думы отказались создать в Москве временный революционный комитет. Рабочие готовы выступить, но, к сожалению, у них мало оружия. А войска — вот они, вы видите их в окно. Пока на солдат надежды плохи. Есть ли смысл продолжать инцидент?

Ответ был единодушным: нет. Одни произнесли это слово более охотно, другие — менее, но другого мнения не было.

— В таком случае поручите нашей тройке — мне, Алексинскому и Петру — продолжить разговор с ректором. Сейчас главное — не подвергнуть опасности ни одного студента, ни одного забастовщика.

Ректор не пришел, а примчался, когда ему сообщили о том, что его приглашают на заседание ревкома. Он внимательно всматривался в лица, стараясь но ним узнать, что будет дальше.

Южин говорил спокойно, даже излишне медлительно, и Алексинский отметил про себя, что человек этот обладает немалой выдержкой.

— Господин ректор, я обязал довести до вас решение ревкома. Мы будем оборонять университет до последней капли крови и тем самым докажем, что его свобода — не пустой звук и не повод для бандитских действий охотнорядских мясников. Конечно, война есть война, и я не могу вам гарантировать безопасность как людей, так и всего здания с его имуществом.

Он видел, как побледнел и сразу осунулся Мануйлов, и где-то в душе открылась маленькая дверца для жалости.

— Нам очень жаль и здание, и вас, уважаемый ректор, но поймите, мы не видим другого выхода.

Петр понял Южина, его жестокую дипломатию и словно невзначай шлепнул ладонью по огромной бутыли, стоявшей недалеко от дверей.

— Что это? — спросил профессор.

— Так, ерунда, — театрально произнес Петр. — Где серная кислота, где гремучие смеси… Артиллерия…

Южин видел: еще минута — и ректор упадет в обморок. Профессор терял самообладание всякий раз, когда речь шла об опасности для университетского здания. Михаил понимал ректора, здание было дорого и его, Васильева, сердцу.

— Если окажется необходимым, мы сами подожжем университетское здание, — сказал Южин.

— Что я могу сделать? — жалко, почти беспомощно, без всякой надежды на успех спросил Мануйлов.

Михаил помолчал, переглянулся с ревкомовцами и спокойно сказал:

— Если московский градоначальник даст гарантии, что никто из находящихся в университете, во-первых, не будет арестован, а во-вторых, даже обыскан, да-да, даже обыскан, — словом, что к нам никто притронуться не посмеет, мы готовы обсудить вопрос о выходе из университета…

Ректор недоверчиво огляделся вокруг, но, поняв, что все это сказано совершенно серьезно воспрянул духом.

— Я обещаю вам… Я переговорю с властями. Я… скоро вернусь…

Васильеву показалось, что ректор посмотрел на него не только с надеждой, но и с благодарностью.

Марат нервно шагал по коридору технического училища в Лефортове. Дошла ли ого записка до Южина, сумеет ли Михаил найти бескровный выход для своей нетвердой студенческой армии?

Обстановка в Москве была сложной. Московский комитет заседал почти ежедневно, и, прежде чем ответить на записку Южина, Виргилий серьезнейшим образом советовался с членами МК. Мнение было единым: Москва не готова к восстанию. И хотя рабочие дружины, разумеется, не оставили бы в беде студенчество, нужно попытаться избежать схватки: революционные силы нельзя распылять, их нужно готовить к грядущим боям.

И все-таки Виргилий попросил Николая Шмита, социал-демократа, владельца мебельной фабрики на Пресне, направить фабричную вооруженную дружину к университету — в случае чего поддержать студентов.

— Главное — не допустить провокации. Войска-то еще без команды не ввяжутся в драку, а за черносотенцев поручиться нельзя. Они умышленно могут завязать бой, чтоб втянуть в него войска.

Ректор университета возвратился не скоро, и Михаил предложил членам ревкома разойтись по аудиториям, поддержать людей, но, как только он даст сигнал, немедленно собраться.

Остался, с ним один Алексинский. Южину уже казалось, что был он несправедлив к этому человеку. Ну что из того, что не сходила с уст его презрительная усмешка, что был он излишне горяч и груб в речах? Говорят, черносотенцы даже приговорили его к смерти, — значит, досадил он им немало. Да и студенты относились к нему доверчиво, с удовольствием слушали его речи.

Михаил Иванович все еще был во власти своих мыслей, когда Алексинский спросил:

— Ты всерьез надеешься на милость градоначальника? Южин ответил не сразу.

— Если б я целиком надеялся, не было бы здесь бомб, этих бутылей с кислотой, не было бы и вооруженных рабочих. Но признаюсь тебе честно, что надежды не теряю.

— Почему?

— Да потому, что градоначальнику сейчас не до студентов. А рабочих здесь не так уж много. Ведь что ни говори, к нам студенчество на волне революции приплыло. У каждого из этих мальчиков за спиной родители — у кого мелкий буржуа, а у кого и покрупнее…

— Значит, мы во главе буржуазного войска?

— Что ж, в революции и такое может случиться. Надеюсь, ты помнишь Маркса. И Ленина, надеюсь, читал…