Главный противник. Тайная история последних лет противостояния ЦРУ и КГБ - [24]

Гербер был резидентом ЦРУ в Москве, когда поступил первый пакет от неизвестного ученого, и на протяжении всех этих лет он верил в это дело. Он был убежден, что в этом пакете была, может быть, самая ценная информация, которую ЦРУ когда-либо получало в Советском Союзе, и он сразу же посчитал полученное американским журналистом письмо исключительно важным. Как и во всех московских операциях, он пытался контролировать мельчайшие детали мероприятия по установлению контакта с отцом Романом. Письмо, которое Стомбау передал, было написано под диктовку Гербера. По его настоянию, там не должно было упоминаться имя «Николай», там вообще не должно было быть никаких ссылок на журналиста.

Это дело было столь важным для Гербера, а действия Стомбау представлялись ему настолько ошибочными, что он сосредоточился на деле отца Романа, в то время как сам Стомбау да и весь советский отдел пытались разобраться в причинах провала Толкачёва. С точки зрения Гербера, Стомбау допустил непростительную ошибку, подвергнув риску Николаса Данилоффа. Со своей стороны, Стомбау считал, что Гербер пытается переложить на него вину. Он был убежден, что, упомянув имя «Николай», он лишь сослался на то, что уже упоминалось в письме ЦРУ отцу Роману. Стомбау поставил под сомнение утверждение Гербера, что в одобренном им письме «Николай» не упоминался.

Вскоре стало ясно, что дело отца Романа серьезно затруднит совместную работу Стомбау и Гербера в будущем. Конфликт с Гербером, однако, не сказался отрицательно на карьере Стомбау. Он был молодым и перспективным разведчиком, имевшим массу возможностей применить свои силы за пределами сферы ответственности Гербера.

6

Лэнгли. 19 июля 1985 года, 8:30

Кабинет был меблирован в строгом соответствии с протоколом и положением в иерархии занимавшего его заместителя начальника советского отдела. В кабинете на первом плане располагались видавший виды деревянный письменный стол и сервант. Вдоль одной стены стояли два старомодных стула с высокими прямыми спинками, обтянутыми кожей, у другой стояли диван и приставной стул с блекло-голубой матерчатой обивкой. Было похоже, что прежний владелец совсем недавно освободил кабинет и, возможно, в спешке.

Это был мой первый день работы в новой должности, и я все еще размышлял о том, как оказался в кресле заместителя начальника советского отдела, этого островка самой замкнутой субкультуры в Оперативном управлении. Все началось с того, что в Хартуме я получил состоявшую из одного параграфа шифровку, в которой говорилось, что по прибытии в Центр в июле буду назначен заместителем руководителя советского отдела. Я знал, что это решение было принято заместителем начальника Оперативного управления Клэйром Джорджем, но за ним чувствовалась рука Билла Кейси.

Клэйр Джордж любил говорить, что он вытащил меня из техасской глубинки, где я возглавлял местное отделение ЦРУ в Далласе, и послал в водовороты Африки, сначала в Нигерию, а затем, что более важно, в Судан. Там я отправлял фалашских евреев из Эфиопии в их длинное путешествие в Израиль и оказывал поддержку действовавшей в Хартуме группе агентов израильского «Моссада». Операция по вывозу эфиопских евреев через Хартум как раз в тот момент, когда суданские власти стали закрывать это направление, привлекла внимание Билла Кейси. Но моим действительным наставником был заместитель Клэйра, Эд Юхневич. Именно Юхневич добился моего назначения в «заповедник» Гербера, чтобы немного расшевелить там всех.

Юхневич знал, что мы с Гербером были людьми разного темперамента, у каждого были свой опыт и своя подготовка, словом, отличались так, как только могут отличаться два работника одного и того же Оперативного управления. У меня была репутация человека с опытом работы в кризисных ситуациях в отдаленных уголках мира. Некоторые в Лэнгли видели во мне этакого ковбоя из стран третьего мира, больше приспособленного к проведению откровенных «тайных» операций, чем к работе по тонким шпионским делам в «закрытых районах».

По контрасту Гербер был тем, кого на жаргоне ЦРУ называли человеком «палок и кирпичей»[20] — мастером проведения тщательно разработанных операций за «железным занавесом». В его взгляде читалось предостережение, немое напоминание о холодной войне, ослепительном свете прожекторов, вырывавшем из темноты Берлинскую стену холодной январской ночью. В ЦРУ Гербер больше, чем кто-либо, служил американским аналогом Джорджа Смайли[21]. Мы с ним как бы олицетворяли два противоположных типажа сотрудников Оперативного управления: один свергал правительства и вел тайные войны в странах третьего мира, а другой осторожно действовал в странах советской империи, встречался с агентами и обрабатывал тайники. Наиболее способные работники ЦРУ могли одинаково хорошо делать и то и другое, но в Хартуме и Лагосе требовались совсем другие люди с иными навыками, чем в Москве. И когда мы оказались в одной команде с Гербером, определенные конфликты были неизбежны.

Когда я в 1964 году впервые оказался в Лэнгли, ЦРУ еще только набиралось опыта. Молодые люди, и среди них некоторое количество женщин, приехавшие в ту осень в Вашингтон в качестве слушателей курсов ОС-19, представляли новое поколение разведчиков ЦРУ, большинство которых родилось незадолго до нападения японцев на Пёрл-Харбор. Многие из их родителей обучались в колледжах на стипендии, полагавшиеся ветеранам военной службы, некоторые были первыми представителями своих семейств, кому удалось подняться по этой ранее недоступной лестнице. Правда, на курсах ОС-19 были выпускники Гарварда, Йеля и Принстона, но большинство представляло маленькие точки на географической карте США, находящиеся далеко друг от друга. Они приехали, чтобы служить в элитном подразделении ЦРУ — его тайной службе, или в Ди-Ди-Пи, то есть в Директорате планирования. Очаровательное по своей расплывчатости наименование, сокращение которого в равной степени применялось для обозначения как самого подразделения, так и его руководителя.